британский кабинет высказывается против операции «Оверлорд» в 1942 г. по двум соображениям: он не верит в успех такой операции и считает, что попытка ее осуществления помешает реализации операции «Оверлорд» в 1943 г. Далее Черчилль ставил вопрос: могут ли США и Англия оставаться пассивными в течение тех 12 месяцев, которые отделяют их от начала «Оверлорда»? И отвечал: нет, не могут. И тут же предлагал «изучить» возможность военной операции, в дальнейшем получившей кодовое название «Факел», — операции, имевшей целью завоевание французской Северной Африки.
Стимсон и Маршалл возражали против «Факела», ибо осуществление его потребовало бы такого количества времени, сил и средств, что одновременная подготовка «Оверлорда» становилась просто невозможной. Надо было выбирать между той или иной операцией.
Как раз во время этих переговоров пришла телеграмма с сообщением о падении Тобрука (20 июня). Черчилль весьма ловко раздул военно-политическое значение данного факта и создал у Рузвельта и его окружения впечатление, что надо принимать срочные меры для спасения положения в Северной Африке. Британскому премьеру не удалось, правда, в этот раз завербовать президента в сторонники «Факела», однако решимость Рузвельта настаивать на вторжении летом 1942 г. в Северную Францию была сильно поколеблена.
8 июля вернувшийся в Лондон Черчилль послал президенту длинную телеграмму, существо которой будет ясно из следующего отрывка:
«Ни один ответственный английский генерал, адмирал или маршал авиации не считает возможным рекомендовать «Оверлорд» в качестве практически осуществимой операции в 1942 г. Лично я уверен, что оккупация французской Северной Африки является лучшим способом облегчить положение на русском фронте в 1942 г.»
Ситуация создавалась очень острая, и чтобы найти выход из затруднения, в Лондоне между 16 и 24 июля состоялось новое совещание английских и американских представителей. Основным вопросом было: «Факел» или «Оверлорд»? Американцы (Гопкинс, Маршалл, Эйзенхауэр) отстаивали «Оверлорд». Напротив, англичане, прежде всего Черчилль, доказывали неосуществимость «Оверлорда» и требовали подготовки к захвату Северной Африки. К 22 июля переговоры зашли в тупик.
Тогда Гопкинс. который, по его собственному признанию, был «дьявольски обескуражен» решительным отказом англичан пойти на операцию «Оверлорд», апеллировал к Рузвельту.
Что же Рузвельт? Поведение его было в высшей степени характерно.
Рузвельт не сделал никакой попытки спасти американский план, принятый в апреле, он даже не обратился по этому поводу непосредственно к Черчиллю, хотя всегда поддерживал с ним большую личную переписку. Рузвельт просто принял оппозицию англичан, как непреложный факт, и телеграфировал. Гопкинсу и Маршаллу, что надо найти какие-либо другие наземные операции против немецких войск, в которых американские солдаты приняли бы активное участие обязательно в 1942 г. В качестве возможных «других операций» президент намечал в порядке убывающей желательности: наступление в Алжире или Марокко; «Факел»; военные действия в Северной Норвегии; поддержку британских операций в Египте; американские операции в Иране и на Кавказе[219].
После получения таких директив Гопкинсу и Маршаллу было уже нетрудно договориться в Лондоне с англичанами: победу одержал Черчилль, и было решено, что в 1942 г. англо-американцы проведут операцию «Факел».
Одновременно было решено, что подготовка к осуществлению «Оверлорда» весной 1943 г. будет продолжаться, но это была уже благочестивая отписка. Черчилль по данному поводу говорит в своих мемуарах:
«Общее мнение американских военных… сводилось к тому, что решение в пользу «Факела» исключает всякую возможность крупной трансламаншской операции для оккупации Франции в 1943 г. Я еще не мог тогда согласиться с этим»[220].
Черчилль явно отступает от истины. Английский фельдмаршал Монтгомери пишет в своих воспоминаниях:
«Когда североафриканский проект был одобрен, все понимали, что его стоимость в объединенных ресурсах будет означать не только отказ от всяких операций в Западной Европе в 1942 г., но также невозможность закончить подготовку сил в Англии для крупной трансламаншской атаки в 1943 г.»[221]
Если это «все понимали», можно ли допустить, что этого не понимал Черчилль?
Невольно возникает вопрос: чем объяснялось столь странное, казалось бы, поведение Рузвельта в англо-американских переговорах о втором фронте?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно иметь более ясное представление о самой личности американского президента, ибо до сих пор она овеяна дымкой легенды, сильно идеализировавшей реального Рузвельта. Перед второй мировой войной и во время войны его часто изображали как демократа крайне левого толка, чуть ли не социалиста, как своего рода Авраама Линкольна XX в. О Рузвельте говорили, как о яром антифашисте, как о горячем стороннике самоопределения наций. Хорошо помню, как в 1934 г. Герберт Уэллс, вернувшись из поездки в США, горячо доказывал мне, что Рузвельт, не называя себя социалистом, фактически своим «новым курсом» прокладывает путь к социализму. Знаменитый писатель пришел в сильное негодование, когда я ему сказал, что, на мой взгляд, «новый курс» в действительности прокладывает путь не к социализму, а к сращиванию монополий с государственным аппаратом, т.е. к дальнейшему укреплению капитализма. Эта легенда о Рузвельте, исходившая странным образом как от друзей президента (гордившихся ею), так и от врагов президента (пугавших ею), настолько прочно укрепилась, в том числе и в Советском Союзе, что долгое время мешала разглядеть действие тельного Рузвельта.
Между тем реальный Рузвельт не совсем походил на свой идеализированный легендой портрет. Лично мне пришлось столкнуться с ним на Крымской конференции глав трех держав в феврале 1945 г. и в течение почти десяти дней близко его наблюдать. Я имел с ним также несколько разговоров в кулуарах конференции. И вот, суммируя свои тогдашние впечатления о Рузвельте и сопоставляя их со всем тем, что мне довелось в разное время слышать и читать о нем, я составил себе такое представление о фигуре американского президента.
Рузвельт был несомненно государственным деятелем очень крупного масштаба — двумя головами выше таких людей, как его предшественник на президентском кресле Гувер или его преемник Трумэн, — но он являлся государственным деятелем вполне буржуазного толка. У Рузвельта имелись острый ум, широкий размах, громадная энергия. Он видел гораздо дальше, чем другие представители американского господствующего класса. Он понимал, что в обстановке 30-40-х годов XX столетия защита интересов этого класса требовала не совсем обычных средств, и он решительно применял их, нередко вызывая шумное сопротивление со стороны более реакционных и близоруких кругов американской буржуазии. Вопреки их воле Рузвельт, чтобы спасти американский капитализм в один из тягчайших для него моментов (мировой кризис 1929–1933 гг.), прибегал к мерам, выглядевшим весьма радикально. Однако Рузвельт всегда был и до конца остался плоть от плоти господствующего класса США, и его пресловутый «новый курс», как только что было сказано, лишь содействовал укреплению американского капитализма.
Буржуазная сущность Рузвельта ярко выявлялась и в области внешней политики. В предвоенные годы именно при нем США приняли закон о нейтралитете (1935 г.), который являлся настоящим подарком для фашистских агрессоров, ибо этот закон запрещал американским гражданам продажу оружия воюющим государствам, независимо от того, кто был агрессором, а кто жертвой агрессии. Именно в силу этого закона США отказали Эфиопии в оружии, когда Муссолини напал на нее. Точно так же в годы испанской войны 1936–1939 гг. США поддерживали англо-французскую политику «невмешательства», являвшуюся лишь слегка завуалированной интервенцией в пользу генерала Франко, и решительно отказывались продавать оружие Испанской республике. Свое «невмешательство» американское правительство понимало так широко, что, когда в 1937 г. в Нью-Йорк прибыло судно с пятью сотнями детей, эвакуированных из Испанской
