близости с ней он и не помышлял. Странно устроен человек…
И самым странным было то, что случилось с ним потом. Нелепая тоска погнала его на поиски женщины. И вдруг подвернулась молодая, да ещё с таким телом. И с ним что-то произошло, что-то такое, чего никогда раньше не бывало. Тот самый дом на задворках захудалого бара… Особый мир, не связанный с повседневной жизнью. Мир, где царит мгновение, дарящее наслаждение и забвение. Мир обретшего прекрасную женскую плоть парадокса…
— Господин директор, вы полны бодрости, хоть и выглядите немного усталым. Да, командировки — вещь утомительная, — сказал Гэнзо, устремив на Гисукэ взгляд своих больших невыразительных глаз.
Бодрость и усталость… Так оно и есть: настроение бодрое, а лицо несвежее…
Гисукэ с трудом дождался вечера. Тело было вялым, мысли разбегались, он никак не мог сосредоточиться на работе, словно в голове образовался вакуум. Гэнзо прав: он устал. Не молодой ведь уже, нельзя перебарщивать. Но иногда-то можно сделать исключение… Во всяком случае, надо радоваться, что, миновав период мужского расцвета, он ещё на что-то годится.
Гисукэ решил выкупаться и пораньше лечь спать. Баня у него была отличная, вполне достойная главы винодельческой фирмы. Гости обычно восхищались: кипарисовое дерево, красивое оформление, сразу видно, что хозяин, человек богатый! Да, не у каждого есть такая баня. Гисукэ ей очень гордился, хоть она была уже далеко не новой: десять лет служила верой и правдой. А вот сейчас, по шею погрузившись в высокую коробкообразную ванну, он всё время вспоминал вчерашнюю, европейскую. Огромная разница в ощущении. Это — солидная, прочная, сработанная из толстых кипарисовых досок — уже потемнела и не радует ни взгляда, ни тела. Жутко архаичная махина! А та ванна, в 'женском замке', пусть пластиковая, из материала недолговечного, но зато какая приятная. Каждое прикосновение к ней доставляет удовольствие. А про цвет и говорить нечего — розовый, тёплый, чистая радость! Поначалу, конечно, он чувствовал себя непривычно в такой, похожей на игрушечную, ванне, но потом подумал, что это вершина современного комфорта. И зрение ласкает и стоит не так уж дорого. Вот, значит, как живут люди, идущие в ногу с веком…
Удивительная штука эти европейские ванны. Залезешь в такую и ложись на спину, чтобы как следует погрузиться в воду. Безобразное зрелище, прямо стыд! Вчера он почувствовал это очень остро. Но, как только на пороге возникла Кацуко, всё изменилось. Появился совершенно другой настрой. Видно, европейские ванны вообще рассчитаны на купание парами.
Конечно, Гисукэ и раньше видел европейские ванны — в кинофильмах, по телевидению… Кадры, как правило, были такими: ванная комната, дверь заперта, в ванне целые горы мыльной пены, а над пеной — гладкие женские плечи и хорошенькая мордочка. Ничего другого не разглядеть. Теперь он думал, что это дань приличию, уловка кинематографа, а на самом деле в таких ваннах купаются вдвоём.
Несколько лет назад он прочитал рассказ 'Невеста в ванне', написанный на основании документальных материалов. Новобрачная лежит в ванне, а новоиспечённый супруг погружает её голову в воду и ждёт, пока она не захлебнётся.
Ничего подобного не случилось бы, если бы женщина купалась одна при запертых дверях. Значит, они находились там вместе. Он вылез первым и утопил её. Если бы он вдруг ворвался снаружи, засучил рукава и начал совать её голову под воду, она бы наверняка что-то заподозрила и, возможно, сумела бы защититься…
А тут всё прошло как по маслу. Отправились молодожёны в ванную комнату, чтобы искупаться, а заодно и позабавиться, или наоборот: позабавиться, а заодно и искупаться. Он вылез из воды первым, наклонился к ней — вроде бы поцеловать, она небось и глаза закрыла от удовольствия, а муж — раз-два и готово! — погрузил её голову в воду… Да, выходит, эти самые европейские ванны вещь не только приятная, но и коварная. Неспроста они похожи на гроб. Он, Гисукэ, видел их раньше не только в кино. Случалось пользоваться в отелях. Там они были эмалированные. В такой не дай Бог поскользнуться. Край твёрдый, гладкий. Не уцепишься. Поскользнёшься, ударишься, рухнешь на дно и, если не захлебнёшься, то переломаешь кости. Он всегда брался за вделанную в кафельную стену металлическую ручку, так и держался до конца мытья. И всё равно неприятно бывало.
Вот тебе и ванна — и ложе любви, и гроб… Эти новобрачные из рассказа наверняка занимались там любовью. Если бы женщина была одна и действительно мылась, ничего бы не произошло, не было бы никакого преступления… Видно, для современных европейцев любовные утехи в ванне дело обычное '
Всё это пришло Гисукэ в голову после того, как он в Намицу принимал ванну вместе с Кацуко. Хитро придумано. Европейская ванна очень удобна для того, чтобы любоваться красотой обнажённого женского тела. В японской деревянной коробочке такое невозможно. Как бы ни была хороша женщина — ничего не увидишь, если она погружается в воду по самую шею, да ещё сидит там скорчившись. А вот когда женщина лежит в воде — совсем другое дело. На картинах европейских художников обнажённые женщины тоже, как правило, лежат. Именно в таком положении лучше всего просматривается красота всех изгибов лишённого одежды тела.
Молодая женщина по имени Кацуко с удивительной чистотой и непринуждённостью продемонстрировала в ванне различные позы, каждая из которых могла бы стать шедевром западной живописи. Её тело, некрупное, удивительно пропорциональное и неожиданно упругое, в воде светилось матовым жемчугом с тончайшими оттенками розового и голубого… Наверное, она из тех женщин, которых называют публичными, но разрушение ещё её не коснулось. И пропорции, и кожа были девственными. Да много ли мужчин у неё было? Первый — любовник, из-за которого ей пришлось убежать из дому. Потом — клиенты в Намицу. Скольких же она обслужила? Скорее всего, раз-два и обчёлся. Об этом свидетельствовало её тело, которое она с исчерпывающей полнотой продемонстрировала в ванне.
…Сначала Кацуко, опираясь затылком о край ванны, легла на спину. А потом началось… Она поворачивалась боком, ложилась на живот, крутилась в воде. Каждая линия, каждый изгиб её тела были совершенны. Она ни капельки не смущалась, в её позах, при всей их вольности, не было ничего непристойного. Словно невинный ребёнок играет в воде под мягкими лучами затуманенной паром лампы. Гисукэ испытал не сексуальный, а эстетический восторг. Девочка, конечно, знает, как она хороша, возможно, отсюда её раскованность. Что ж, она права: такое тело, действительно, не стыдно показать… Ничего подобного не может быть в японской ванне- коробке. Кстати, розовая ванна Кацуко несколько больше стандартных размеров.
…Кацуко подняла волосы и обмотала голову полотенцем. Получился белый тюрбан в редкую красную полоску. Выглядело это экзотично и очень ей шло. Она отклеила чрезмерно длинные искусственные ресницы, вода смыла с её лица весь макияж — и глаза вдруг сделались более узкими и не такими большими. Но такой она понравилась Гисукэ ещё больше: кошачье обаяние исчезло, осталось естественное, дававшее ощущение первозданной свежести…
Кипарисовая баня… какая она грубая по сравнению стой ванной комнатой!.. Гисукэ рассматривал свою коробку, и настроение его постепенно портилось. Только что пол кафельный, а остальное всё старомодное, как в деревне. Хорошо ещё, что вода нагревается от газовой колонки и нет железной печки под самым днищем ванны. Но ступням всё равно неприятно: дно коробки скользкое, ведь бане уже десять лет. Да и кипарис давно утратил своей аромат. Да, пластиковая ванна совсем другое дело — так всего тебя и ласкает.
Кончив мытьё, Гисукэ почувствовал отвращение к своей бане, которой ещё недавно так гордился.
— Долго же ты, — сказала жена, когда он надевал кимоно.
— Да, подзадержался…
— Думаю, что это с ним? — продолжала Ясуко. — Забеспокоилась даже, уж не стало ли плохо.
Ему действительно стало плохо от старомодной бани.
— Послушай, — вырвалось у Гисукэ, — может быть, нам перестроить баню?
— Как это перестроить?
— Да ванна совсем старая, заменить бы.
— Старая? А сколько же ей лет?
— Да лет двенадцать, наверно.
