лотоса. Так она сидела и медитировала до тех пор, пока первый, тусклый свет не возвестил о том, что час кролика сменился часом дракона; затем она встала и направилась в келью к Сидзукэ. Она прихватила с кухни длинный нож для нарезки овощей.
Настоятельница решила, что избавит Судзукэ от проклятия. Она уничтожит ее красоту, а без этой красоты ни Хиронобу, ни какой-либо другой мужчина ее не пожелают. Сидзукэ останется в монастыре, которому она принадлежит. Она отрежет Сидзукэ язык, раз та начала говорить — ведь ведьмы говорят только ложь. Сидзукэ останется бессловесной, какой и была всегда. Она ослепит ее, потому что зрение лишь вводит ее в обман. Сделавшись слепой, Сидзукэ впадет в прежнее свое мучительное состояние, но зато уже не встанет на дурной путь. Настоятельница будет заботиться о Сидзукэ, как заботилась всегда, с терпением и состраданием, до конца ее дней.
Так оно и будет. В душе настоятельницы не было сомнений, сердце билось ровно, и рука с ножом не дрожала.
— Преподобная настоятельница.
Монахиня, дежурившая у кельи Сидзукэ, посмотрела на приближающуюся настоятельницу с испугом. Взгляд ее метнулся от лица настоятельницы к зажатому в руке ножу, затем обратно. Монахиня встала.
— Преподобная настоятельница! — повторила она.
Настоятельница не ответила. Она прошла мимо монахини, отворила дверь и вошла в келью. Она решительно прошагала через темную комнату к постели, на которой спала девушка, опустилась на колени и сдернула с нее одеяло.
Сидзукэ уже не спала. Она посмотрела на настоятельницу и произнесла второе слово в своей жизни.
— Мама, — сказала Сидзукэ.
Настоятельница отшатнулась. Она почувствовала, как кто-то схватил ее, и услышала чьи-то восклицания. Пальцы ее разжались, и нож выпал из руки.
Они стояли у ворот монастыря Мусиндо. Здесь же присутствовали все монахини. А также — князь Хиронобу, Сидзукэ и множество самураев на прекрасных боевых скакунах. Преподобная настоятельница сидела и молча слушала разговор. Происходило ли все это на самом деле или было всего лишь видением? Она сама точно не знала. А потому помалкивала и слушала.
— Какое счастье, что вы очутились там и предотвратили трагедию, — сказала одна из монахинь.
— Я искренне этому рад, — отозвался Хиронобу.
— Как много произошло за сто дней, — сказала монахиня. — Много радостного и много горестного. Но все это — шаги на пути Будды, не так ли?
— Я рад, что она достаточно поправилась, чтобы присутствовать на свадьбе, — сказала другая монахиня. — Кажется, это радует ее.
— Интересно, вернется ли к ней когда-нибудь дар речи? — сказала еще одна.
— Как это печально, — сказала первая монахиня, — что она утратила его тогда же, когда вы его обрели, госпожа Сидзукэ.
— Да, — согласилась Сидзукэ. — Это воистину очень печально.
Монахиня взяла ящичек, обернутый белой тканью, и передала его Хиронобу.
— Пусть госпожа Киёми вечно будет наслаждаться покоем Сострадательного, — сказала она.
Отряд собрался уезжать. Хиронобу помог Сидзукэ взобраться на лошадь, прежде чем самому сесть в седло.
— Да будете вы благословлены здоровьем, преуспеянием и всеми сокровищами семейной жизни, мой господин, и вы, моя госпожа, — сказала монахиня. Все монахини поклонились.
Настоятельница встала.
— Да будешь ты и все твое потомство навеки проклято красотой и одаренностью.
— Преподобная настоятельница!
— Мне очень жаль, — сказал Хиронобу Сидзукэ. — Если бы можно было сделать для нее хоть что- нибудь, кроме как заботиться о ней, я бы непременно это сделал.
— Ее проклятие… — вымолвила Сидзукэ.
— Она сошла с ума, — сказал Хиронобу. — Красота и одаренность — это благословение, а не проклятие.
Сидзукэ промолчала. Она посмотрела на настоятельницу, и их взгляды встретились. Отряд уже тронулся с места, а они все смотрели друг другу в глаза. Хиронобу мог этого не понимать, но настоятельница знала, что Сидзукэ осознает правду, поскольку они обе были отмечены этим проклятием.
Красота и одаренность — воистину проклятие.
Настоятельница больше не знала, то ли она старуха, то ли юная девушка, то ли она грезит, то ли сошла с ума, есть ли между этими понятиями хоть какая-нибудь разница и имеет ли это хоть какое-нибудь значение. Вопросы, не имеющие ответов, поглощали всю ее энергию, денно и нощно. Она никогда более не произнесла ни единого слова.
Следующей весной она умерла во сне. Преподобной настоятельнице Суку, что некогда была красавицей Новаки, дочерью господина Бандана, не исполнилось и тридцати двух лет.
Ожидая, пока его примут, Цуда размышлял о тех невероятных переменах, что произошли за столь краткий срок. И сам город был тому первым примером. В дни молодости Цуды это был Эдо, столица сёгуна, чей клан, Токугава, правил Японией на протяжении двух с половиной веков. Теперь же не только времена власти Токугава ушли в прошлое, вместе с самим институтом сёгуната, но и на смену Эдо пришел Токио. Это было нечто большее, чем просто смена имени. Токио был новой столицей императорского семейства, до этого тысячу лет проживавшего в Киото. Император Мицухито стал первым, кто сделал центром своего правления Токио, и первым императором за последние шестьсот лет, который реально принялся править.
Жизнь самого Цуды тоже была превосходным примером перемен на более низком уровне. Он родился в крестьянском семействе, в удаленном княжестве Акаока. Его талант к строительству зданий привлек к нему внимание князя Гэндзи, и ему поручили важное задание, строительство христианской церкви. Другой талант Цуды, умение разместить здание в счастливом месте, проистекал из его серьезного, почти по- религиозному ревностного отношения к фэн-шуй. Сочетание двух этих талантов и возвысило Цуду до нынешнего положения компаньона, советника и делового партнера своего бывшего князя. Определяя наилучшее место для постройки церкви, Цуда обнаружил таинственный сундучок, украшенный варварским изображением красного дракона над синими горами, в котором содержались еще более таинственные свитки. Цуда до сих пор не знал, какова была истинная роль этих свитков, но многие истово верили, что это была рукопись легендарного, пророческого, магического, давно утраченного «Осеннего моста». Что бы это ни было, но та находка изменила всю его жизнь.
Вошедшая служанка объявила:
— Мистер Старк готов вас принять, мистер Цуда.
Макото Старк ждал его в саду, среди причудливо расположенных камней. Цуда полагал, что его примут в более официальной обстановке — как-никак, это их первая встреча. Американцев часто упрекали в том, что они слишком сильно любят неформальную обстановку. Очевидно, это правда. Прогнав с лица выражение недовольства, Цуда поклонился.
— Мистер Старк, я счастлив наконец-то встретиться с вами.
— Благодарю вас, мистер Цуда.
Макото протянул руку. Поколебавшись долю секунды, Цуда принял ее и энергично потряс.
— Ваш отец, мистер Старк-старший, часто говорил о вас. Я почти что чувствую, что знаю вас, хотя и заочно.
— Тогда вы находитесь в более выгодном положении, чем я. Чем больше я узнаю о себе, тем меньше знаю.
Макото произнес эти слова так, словно это и вправду доставляло ему беспокойство, а не как обычную
