Это потому, что ты — наполовину японец, а у нас сильная кровь, — так сказала мать.
Макото принял это объяснение, потому что любое объяснение было лучше, чем никакого, и потому, что его мать, которая начала обучать его тайнам искусства истинного и неистинного с тех пор, как ему сравнялось пять лет, никогда ему не лгала. Во всяком случае, насколько он мог сказать. Позднее ему пришло в голову, что она была наставницей, а он — учеником, и она вполне могла утаить от него какие-то тайны искусства. Если кто-то и способен сделать так, чтобы его не поймали на лжи, так это мастер разоблачения лжи, не так ли?
Рождение его сестры, Анжелы Эмико — ему тогда было семь лет — заронило в душу Макото первые зерна сомнения, и они возросли после появления два года спустя его младшей сестры, Хоуп Наоко. В них, как и в самом Макото, тоже была половина японской крови. Но в них, в отличие от Макото, прослеживались черты и его отца-американца, а не только его матери-японки. И у Анжелы, и у Хоуп были темные волосы. Глаза у Анжелы были светло-карие, а у Хоуп — голубые, как у отца. И сложением они из себя представляли нечто среднее между обоими родителями. А у Макото были черные волосы и темно-карие глаза, как у матери, и хотя он вырос заметно крупнее ее, до отца ему было далеко.
В женщинах кровь слабее, чем в мужчинах, — сказала ему мать, объясняя это различие.
Но к этому времени, хоть Макото и не заметил никаких признаков обмана, ему уже трудно было безоговорочно принимать на веру объяснения матери. Во-первых, он стал старше. Во-вторых, он уже больше знал об окружающем мире. Его преподаватель естественных наук и математики, мистер Штраус, был ярым сторонником теории Менделя, ученого, монаха и собрата-австрийца. Все, что Макото узнал от него об открытиях Менделя в области скрещивания растений, подтверждалось в его сестрах и отрицалось в нем, Макото. Все это было по меньшей мере странно. А три месяца спустя, когда он встретил Сю-фонг, и вовсе сделалось неприемлемым.
У Сю-фонг были светло-коричневые волосы и зеленые глаза. «Мой отец — англичанин», — сказала она. «В женщинах кровь слабее», — говорила его мать, и вроде бы Сю-фонг подтверждала это утверждение. Английская часть была в ней видна так же наглядно, как и китайская. Но затем Макото встретил ее брата, Ши-яна. Он был в точности похож на Сю-фонг, только с поправкой на мужские стати. Интересно, что по этому поводу сказала бы его мать? Что китайская кровь слабее японской? Мендель утверждал иное.
Мистер Штраус, обсуждая вопросы генетики, предупредил Макото, что эта наука находится еще в состоянии становления, и ей еще многое предстоит выяснить, особенно в том, что касается более сложных организмов. Он сказал, что вопрос о рецессивных и доминантных признаках значительно усложняется. Да это и не удивительно — ведь люди намного сложнее душистого горошка. Возможное количество составных частей, способных сыграть свою роль в определении этих признаков, просто поражает воображение, не так ли? Макото согласился с ним. И все же…
Он было подумывал задать этот вопрос родителям напрямую, но быстро отказался от этой идеи. Мать будет все отрицать, не моргнув и глазом, а отец — или, быть может, правильнее будет сказать «отчим»? — если уж он считает себя обязанным лгать, никогда не скажет правды.
Одолеваемый сомненьями и отчаяньем, Макото сделался мстительным. Но кому ему было мстить? Что было не в порядке? Кто был в этом повинен? А он сам — какой вред ему причинили? Он был богат — возможно, богаче всех своих сверстников в Сан-Франциско. Да, нельзя было не признать, что некоторые люди, принадлежащие к его социальной прослойке, презирали его, но никто не осмеливался оскорблять его в лицо. Этому препятствовали богатство семейства Старков и политические связи Мэттью Старка — а если не они, так более веские страхи.
Пять лет назад некий соперник Старка по развивающемуся сахарному бизнесу был найден плавающим в заливе. Отчасти его объели акулы, но часть тела сохранилась; и на торсе нетрудно было разглядеть огнестрельную рану — пуля вошла прямо в сердце. Хотя соперничество в данной сфере прекратилось, что, несомненно, было на руку Старку, никто не высказывал предположение, что он как-либо причастен к этой загадочной и прискорбной кончине. Лишь одна из городских бульварных газетенок решила иначе и напечатала статью, в которой связывала Старка с еще несколькими нераскрытыми преступлениями, включая совершенно смехотворные замечания насчет убийств, совершенных на Диком Западе и в Японии. Само собой, никаких имен там не называлось, но все было очевидно и так. Две недели спустя после публикации здание, в котором размещалась редакция газеты, сгорело, а вместе с ним и издатель газеты, он же редактор. Все указывало на то, что это был несчастный случай. Редактор был известным пьянчугой. Согласно командиру пожарных, жертва, должно быть, уронила керосиновую лампу, когда впала в обычное для него в вечернее время состояние опьянения. Однако же, теоретически существовала возможность того, что за этим происшествием крылось нечто более зловещее. И потому все всегда держались очень вежливо, хотя и не всегда приветливо и дружелюбно.
Три года назад Макото завершил домашнее обучение и поступил в Калифорнийский университет, который совсем недавно переехал в новый университетский городок, расположенный в Беркли-хиллз. Это было первым реальным опытом Макото в общении со сверстниками. И, к несчастью, среди этих сверстников оказался один молодой здоровяк по имени Виктор Бартон, чей отец был видной шишкой в Партии рабочих людей, ярой антикитайской группировкой, которая, как поговаривали, имела значительные шансы выиграть следующие губернаторские выборы. Бартон, который явно был не в состоянии отличить китайца хотя бы от негра, не то что от японца, постоянно называл Макото то «желтым ниггером», то «китаезой». Макото, следуя совету отца, игнорировал Бартона, хотя иногда это становилось весьма затруднительным. Однажды Бартон не появился на занятиях, а его приятели-студенты отчего-то сильно нервничали. Позднее Макото узнал, что накануне на Бартона, возвращавшегося домой из таверны, кто-то напал. Нападающие, приближения которых Бартон не увидел и не услышал, и даже не знал, сколько их было, сломали ему правую ногу в колене, правую руку в локте и челюсть — посередине. Травмы были таковы, что Бартон оказался не в состоянии ни пользоваться костылем, ни внятно разговаривать, что с неизбежностью повлекло за собою его уход из университета.
После этого все снова сделались исключительно вежливы с Макото.
Макото спросил Сёдзи и Дзиро, двух японцев-клерков, работающих в объединенной компании «Красная гора», не знают ли они, что случилось с Бартоном. Он задал этот вопрос во время их ежедневной тренировки по рукопашному бою, в котором оба японца были весьма сведущи, поскольку до переезда в Калифорнию являлись самураями на службе у мистера Окумити. Макото всегда разговаривал с ними по- японски, как и они — с его матерью.
— Мы слыхали об этом, — сказал Сёдзи. — Не повезло ему, а?
— Не повезло, — согласился Дзиро, — но, насколько я понимаю, этот молодой человек не отличался благовоспитанностью. Таких людей часто сопровождает невезение.
— Подождите, Макото-сан! Вы неправильно выполняете этот захват. — Сёдзи взял Макото за руку. — Расслабьтесь. Если вы напряжете мышцы, я почувствую ваше движение. Самый эффективный захват — это тот, которого не замечают.
— Вы ничего с ним не делали?
— С кем? С этим Бартоном? — Сёдзи посмотрел на Дзиро, и они дружно пожали плечами. — А зачем он нам? Мы его даже не знаем.
— Попробуйте увидеть в этом хорошую сторону, — предложил Дзиро. — Он не отличался благовоспитанностью. Теперь, когда его не будет в университете, вам станет легче учиться.
— Внимание! — сказал Сёдзи, и провел бросок. Если бы он не подстраховал Макото в последний момент, то сломал бы себе плечо. Так же юноша только грохнулся на татами с такой силой, что у него перехватило дыхание.
— Вот видите? — спросил Сёдзи. — Вы не почувствовали захвата, и бросок оказался для вас неожиданностью. Запомните это, Макото-сан.
— Я запомню, — пообещал Макото.
Так на свет появился Чайнатаунский бандит — не столько ради мести, сколько из острой потребности вести собственную битву, на собственных условиях.
Сперва он забирался в чужие дома, чтобы осознать, насколько уязвимы люди, особенно люди, считающие, что их богатство и положение в обществе делает их недосягаемыми для всяких там подонков. Он пробирался внутрь, используя перчатки и сандалии с когтями, одетый во все черное, черный, словно
