сверхъестественных существ. Но это происходило лишь тогда, когда они прислушивались. Но как бы они ни вслушивались, им никогда не удавалось разобрать, что же эти голоса говорят. И это, конечно же, лишь добавляло остроты детским страхам. Если же они шли по делам, то никогда не слыхали ничего, кроме шума ветра в кронах деревьев, криков птиц и, изредка, лая лисы, журчания ручья и голосов сборщиков дров, перекликающихся вдали.
В начале медитации звуки, которые слышала настоятельница, более всего походили на ветер, воду, голоса животных и людей, — и, скорее всего, этим они и являлись. Однако же по мере того, как ее дыхание замедлялось и сознание прояснялось, звуки неизменно принимали демонический характер, как в детском воображении. Действительно ли это происходило лишь потому, что она прислушивалась? Или это на самом деле были голоса обитателей иных миров, что звали ее и напоминали ей о мимолетности жизни в этом мире? Всегда ли это было так, или началось лишь шестьсот лет назад, после появления здесь госпожи Сидзукэ? А если второе, то означает ли это, что госпожа Сидзукэ действительно была ведьмой? Или эти звуки, будь они реальными или вымышленными, не более чем не имеющие значения странности, сопровождающие вступление в медитацию?
В конце концов настоятельница оставила все догадки — какой смысл цепляться за то, что не ведет ни к чему реальному? — и без усилий вплыла через ограничение мысли в исполненный жизни покой.
Лето принесло бездонное горе госпоже Киёми и истинное бедствие всему клану. Ее супруг, господин Масамунэ, угодил в ловушку, столкнувшись с неожиданно крупными вражескими силами у мыса Мурото, и погиб, вместе с ее отцом, двумя ее старшими сыновьями и почти всеми самураями клана. В результате ее последний сын, Хиронобу, сделался правителем Акаоки; его поспешное введение во владение предшествовало тому, что должно было стать его первым и последним деянием как номинального главы клана — ритуальному самоубийству при приближении торжествующих врагов. Их вожди в любом случае убили бы его. Со смертью отца и братьев Хиронобу стал правителем их владений, а правители не сдаются. То, что Хиронобу было всего шесть лет, не имело ни малейшего значения. Его старшим братьям было десять и восемь лет, но юный возраст их не спас. Они отправились с отцом, чтобы впервые посмотреть на бой — предполагалось, что это будет обычная стычка. А вместо этого они погибли вместе с ним.
Теперь у самой госпожи Киёми в жизни осталось всего два дела. Она будет присутствовать при самоубийстве ее младшего сына — верный телохранитель, Го, отрубит Хиронобу голову, как только его нож вспорет кожу, — а затем она тоже умрет от своей руки. Киёми совершенно не собиралась оставаться в живых, чтобы терпеть унижения и дурное обращение со стороны захватчиков. Она не горевала о себе — но горевала о Хиронобу и ничего не могла с собою поделать. Ей было двадцать семь, так что она не успела стать бабушкой. Но все же она прожила неплохую жизнь возлюбленной, жены и матери. Хиронобу же стал правителем Акаоки, но его правление будет продолжаться всего несколько часов, а затем он умрет.
Но Хиронобу не умер, и госпожа Киёми — тоже. Он уже изготовился вонзить нож в живот, но тут из сухого русла ручья вдруг вспорхнула несметная стая воробьев, и шум их крыльев напоминал шум далекого прибоя, разбивающегося об берег. Они пролетели прямо над Хиронобу, словно крылатая туча. Мерцание света и теней создало впечатление, будто он сам мерцает — неземной, бесплотный, словно призрак, видимый лишь краем глаза. Это заметили все. Некоторые вскрикнули. Быть может, госпожа Киёми — тоже.
Это было знамение. Знак неодобрения со стороны богов. Это было ясно всем. Потому Хиронобу не стал себя убивать. Вместо этого он решил в ту же ночь повести немногих оставшихся самураев на врага. Вместо того, чтобы умирать на берегу ручья, он умрет на поле битвы. Это тоже смерть, но это более храбрая смерть, а бог воинов, Хатиман, любит смелых. Го же позаботится, чтобы мальчик не попал в руки врагов живым.
Когда госпожа Киёми опустилась на колени, чтобы привести в порядок доспех Хиронобу, мальчик оказался почти одного роста с нею, благодаря воинским сапожкам и шлему, украшенному стилизованными железными рогами. Госпожа Киёми едва сдержала слезы. Миниатюрный нагрудник, маленькие, сделанные с расчетом на ребенка мечи, лакированные латные рукавицы и поножи — все это было предназначено для церемониальных целей, не для битвы, но вскоре будет использовано по прямому назначению. Лицо Хиронобу сияло такой гордостью, что госпоже Киёми едва не изменила сдержанность. Она заговорила — быстро, чтобы не дать пролиться слезам.
— Помни — ты теперь правитель Акаоки. Веди себя подобающим образом.
— Я буду помнить, — отозвался Хиронобу. — Мама, как я выгляжу? Я похож на настоящего самурая?
— Ты — сын Масамунэ, правителя Акаоки, сокрушившего монгольские орды хана Хубилая в заливе Хаката. Ты и есть настоящий самурай. А настоящего самурая не должен волновать один лишь внешний вид.
— Да, мама, я знаю. Но во всех этих историях про героев древности говорится, как великолепно они были одеты. Истории описывают их доспехи, знамена, шелковые кимоно, мечи, лошадей. Сказано, что одного лишь уверенного и воинственного вида князя Ёсицунэ хватало, чтобы сокрушить дух его врагов. И еще говорится, что он был очень красив. Так что для героев важна и внешность.
— Истории все приукрашивают, — сказала госпожа Киёми. — Герои всегда красивы и победоносны. Их дамы всегда прекрасны и верны. Таков закон историй.
— Но отец был красив и победоносен, — возразил Хиронобу, — а ты прекрасна и верна. Когда о нас будут рассказывать истории, рассказчикам не придется ничего приукрашивать.
Киёми не стала говорить сыну, что всем маленьким мальчикам кажется, будто их отцы красивы, а матери прекрасны. Если бы она заговорила, она бы разрыдалась.
Хиронобу выпятил грудь и попытался напустить на себя суровый вид.
— Мама, я выгляжу уверенным и воинственным?
— Держись рядом с Го, — сказала госпожа Киёми, — и делай то, что он тебе скажет. Если судьба велит тебе умереть, умри без колебаний, без страха, без сожалений.
— Хорошо, мама. Но я не думаю, что я умру в этом сражении. — Он запустил пальцы под шлем и почесался. — Сто лет назад, во время битвы при Ичинотани, у князя Ёсицунэ было всего сто воинов против тысяч врагов. Как и у меня. Сто двадцать пять воинов против пяти тысяч врагов. Он победил, и я тоже одержу победу. Будут ли обо мне рассказывать истории, когда я умру? Я думаю, что будут.
Госпожа Киёми поспешно отвернулась и коснулась глаз мягким шелком рукавов. Когда она повернулась обратно, на губах ее была улыбка. Она подумала — какие слова подошли бы для сказочной истории? — и произнесла их:
— Когда ты вернешься, я смою с твоего меча кровь наших самонадеянных врагов.
Хиронобу просиял. Он, словно воин во время битвы, опустился на одно полено и коротко поклонился.
— Спасибо, мама.
Госпожа Киёми коснулась ладонями земли и низко поклонилась в ответ.
— Я знаю, что ты сделаешь все, что в твоих силах, мой господин.
— «Мой господин», — повторил Хиронобу. — Ты назвала меня «мой господин».
— А разве это не так?
— Да, — ответил он и поднялся. — Это так.
Госпожа Киёми не надеялась увидеть его снова. Когда гонец принесет известие о его смерти, она прикажет поджечь замок, а потом перережет себе горло. И не будет ни волшебной победы, ни легенд о красоте и мужестве. Однако же у нее окажется одна общая черта с героями и дамами этих сказаний. Она никогда не постареет.
Несколько дней спустя гонец примчался, но он принес известие не о смерти Хиронобу, а об одержанной им победе. Лето, начавшееся такой трагедией, завершилось поразительным торжеством. Горстка самураев Акаоки уничтожила большую часть армии, во много раз превосходившую их численностью.
