Брик Л. Ю., О. М., декабрь 1917*
38 Л. Ю., О. М. БРИК [Москва, середина декабря 1917 г.]
Дорогой, дорогой Лилик! Милый, милый Осик!
«Где ты, желанная, где, отзовися»*.
Вложив всю скорбь молодой души в эпиграф, перешел к фактам.
Москва, как говорится, представляет из себя сочный, налившийся плод(ы), который Додя, Каменский и я ревностно обрываем. Главное место обрывания — «Кафе поэтов»*.
Кафе пока очень милое и веселое учреждение. («Собака»* первых времен по веселью!) Народу битком. На полу опилки. На эстраде мы (теперь я — Додя и Вася до рожд<ества> уехали. Хужее.) Публику шлем к чертовой матери. Деньги делим в двенадцать часов ночи. Вот и все.
Футуризм в большом фаворе.
Выступлений масса. На рожд<естве> будет «Елка футур<истов>»*. Потом «Выбор трех триумфаторов поэзии»*. Веду разговор о чтении в Политехническом «Человека»*.
Всё заверте*.
Масса забавного, но, к сожалению, мимического ввиду бессловесности персонажей. Представьте себе, напр<имер>, Высоцкого, Маранца и Шатилова (банки-то ведь закрыты!), слушающих внимательнейше Додичкино «Он любил ужасно мух, у которых жирный зад»*.
Миллион новых людей. Толкуче и бездумно. Окруженный материнской заботливостью Левы, южный фонд безмятежно и тихо растет*. На юг еще трудно.
Как Лиличкина комната, АСИС*, Академия* и другие важнейшие вещи? Прочел в «Новой жизни» дышащее благородством Оськино письмо*. Хотел бы получить такое же.
Я живу: Москва, Петровка, Салтыковский пер., «Сан Ремо», к. № 2. В. В. Маяковский.
Буду часто выходить за околицу и, грустный, закрывая исхудавшею ладонью косые лучи заходящего солнца, глядеть вдаль, не появится ли в клубах пыли знакомая фигура почтальона. Не доводите меня до этого!
Целую Лилиньку.
Целую Оську.
Пасе и Шуре мои овации.
Привет Поле и Нюше.
Брик Л. Ю., О. М., январь 1918*
39 Л. Ю., О. М. БРИК [Москва, середина января 1918 г.]
Дорогой, дорогой, дорогой Лилик. Милый, милый, милый Осюха.
До 7-го я вас ждал (умница, еще на вокзал не ходил). Значит, не будете. Лева получил от вас грустное. Что с вами, милые? Пишите, пожалуйста! А то я тоже человек.
У меня по-старому. Живу как цыганский романс: днем валяюсь, ночью ласкаю ухо. Кафе омерзело мне. Мелкий клоповничек. Эренбург и Вера Инбер слегка еще походят на поэтов, но и об их деятельности правильно заметил Кайранский:
Я развыступался. Была «Елка футуристов» в Политехническом. Народищу было, как на советской демонстрации. К началу вечера выяснилось, что из 4-х объявленных на афише не будет Бурлюка, Каменского, а Гольцшмит отказывается. Вертел ручку сам. Жутко вспомнить. Читал в цирке*. Странно. Освистали Хенкина с его анекдотами, а меня слушали, и как! В конце января читаю в Политехническом «Человека»*.
Бойко торгую книгами. «Облако в штанах» — 10 р., «Флейта» — 5 р. Пущенная с аукциона «Война и мир» — 140 р. Принимая в соображение цены на вино, за гостиницу не хватает.
Все женщины меня любят. Все мужчины меня уважают. Все женщины липкие и скушные. Все мужчины прохвосты. Лева, конечно, не мужчина и не женщина.
На Юг-г-г-г-г!
Пишите!
Как Личикино колено?
Целую всех вас сто раз.
Рвусь издать «Человека» и Облачко дополненное*. Кажется, выйдет. Письмо ваше получил 4 января.
Брик Л. Ю., до 15 марта 1918*
40 Л. Ю. БРИК [Москва, до 15 марта 1918 г.]
Дорогой, любимый, зверски милый Лилик!
Отныне меня никто не сможет упрекнуть в том, что я мало читаю, — я все время читаю твое письмо.
Не знаю, буду ли я от этого образованный, но веселый я уже.
Если рассматривать меня как твоего щененка, то скажу тебе прямо — я тебе не завидую, щененок у тебя неважный: ребро наружу, шерсть, разумеется, клочьями, а около красного глаза, специально, чтоб смахивать слезу, длинное облезшее ухо.
Естествоиспытатели утверждают, что щененки всегда становятся такими, если их отдавать в чужие нелюбящие руки.
Не бываю нигде.
От женщин отсаживаюсь стула на три, на четыре — не надышали б чего вредного.
Спасаюсь изданием. С девяти в типографии. Сейчас издаем «Газету футуристов»*.
Спасибо за книжечку*. Кстати: я скомбинировался с Додей относительно пейзажа*, взятого тобой, так что я его тебе дарю.
