продающиеся в аптеках без рецепта), которые каким-то образом уничтожают мои кости?
Потом, однажды днем, когда я работал в моей прачечной, мне вдруг стало тяжело дышать. Сначала я почувствовал себя так, будто кто-то вонзил мне нож в спину. Но прошло несколько недель, а боль продолжала распространяться по всей моей спине. Затем я почувствовал сильное жжение в желудке и забеспокоился, что всё моё тело вот-вот развалится на куски. Мне представлялось, что в моём желудке возникла дыра, и кислоты просачиваются сквозь неё и уничтожают все мои кости и органы. Я брался за дверные ручки, фиксировал ноги на полу и вытягивался свою спину, чтобы ослабить давление на неё. Во время выступлений я уже не мог снять Маршальскую головку (усилитель) с верхушки моего стэка (stack — нескольких колонок, поставленных одна на другую), потому что моя спина болела так, что я даже не был способен дотянуться руками до собственных плеч. Я чувствовал себя так, будто мой позвоночник заменили на окаменевший кактус.
Когда я вернулся домой из тюрьмы, тётя Тельма снова повезла меня показать специалисту. И вот тогда-то я впервые услышал два слова, которые сделают из меня наркомана и уродца на всю мою оставшуюся жизнь: анкилозный спондилит (ankylosing spondylitis). Что поразило меня больше всего в диагнозе — название болезни содержало слово «losing» («проигрыш»). И я действительно проигрывал по всем позициям.
Анкилозный спондилит (ankylosing — дословно переводится, как «теряющий подвижность») — дегенеративная болезнь костей, которую, как мне сказали, я унаследовал, хотя мне не известно ни о каких моих родственниках, которые бы ей страдали. Она обычно затрагивает суставы и связки, которые позволяют позвоночнику свободно двигаться, делая их воспалёнными и неэластичными. Это похоже на то, как будто горячий, быстро сохнущий цемент нарастает на внутренней части вашего позвоночника, и за годы вашей жизни он становится настолько тяжелым, что начинает тянуть вас вниз. Люди думают, что я хожу сутулым, потому что я застенчив, но на самом деле мой позвоночник медленно вынуждает меня склоняться к земле.
Врач сказал, что у меня чрезвычайно редкая форма болезни, которая началась, когда я был в подростковом возрасте, но, которая может прекратиться, когда мне будет лет 35. Но мне так всё ещё и не стало сколько-нибудь лучше, хотя мои тридцатые уже далеко в прошлом. Некоторые люди говорят, что время излечивает все раны, но я думаю, что время — и есть рана.
Пока врачи не начали давать мне болеутоляющие средства, я обычно с’едал по пятнадцать таблеток «Адвила» за раз («Advil» — ненаркотический анальгетик), чтобы остановить боль. Но этого всегда было недостаточно. Я должен был быть всегда на стороже, играя на гитаре, так как это в любую минуту могло вывести меня из строя. Поэтому я стал спешить, как никогда, чтобы успеть сделать свою карьеру прежде, чем болезнь поразит суставы моих рук и отнимет у меня единственное, что волнует меня в этом Мире — способность играть на гитаре.
Я снова начал ездить автостопом. Мой друг Рон женился, погрузился в жизнь, которой я пытался избежать. Поэтому я дрейфовал, как бродяга вместе с Майком Коллинзом. Большинство выходных Майк и я ездили автостопом по ночным клубам по всему Орандж Кантри в поисках хороших групп, с которыми можно было поджемовать. В клубе «Пирс № 11» («Pier 11»), я нашел «Уайт Хорс» («White Horse» — «Белая Лошадь»). Они играли кавер-песни, вроде “Free Ride” и “Rock and Roll, Hoochie Koo” — но они играли их лучше, чем любая другая группа, в которой я был прежде. Когда я услышал, что они подумывают об увольнении своего гитариста, я стал бывать на каждом их маломальском выступлении, приходя рано и долго ошиваясь поблизости после концерта, и это при том, что моя спина была настолько плоха, что я даже не мог помочь им собрать оборудование. После полугода абсолютной преданности, они, наконец, сказали, “Так и быть, ты это заслужил. Ты получишь это место”.
Я переехал из лачуги моих родителей в наполненную тараканами квартиру в Голливуде вместе с барабанщиком и клавишником «Уайт Хорс». Я спал на полу в своём спальном мешке, который окончательно добил мою спину, я выстраивал стену из музыкального оборудования вокруг себя, чтобы тараканы и крысы не ползали по моему лицу. Я провёл семь лет, играя с «Уайт Хорс», и всё это время боль распространялась по всему моему телу: сначала раздулись мои колени, лодыжки и запястья. Затем это добралось до моих плеч и между лопатками, пока не начал болеть каждый сустав, я больше не мог спать на спине или животе. Я вынужден был начать спать так, чтобы моё тело находилось в полусидящем положении.
Я пытался оказать влияние на «Уайт Хорс», чтобы заставить их играть собственные песни, но парни всегда гонялись за быстрым долларом. Наконец, вокалист сказал мне, что я должен уйти, потому что остальная часть группы хочет уволить меня. Я решил переждать, и спустя два дня клавишник очистил дом. Он уволил вокалиста, басиста и меня и превратил «Уайт Хорс» в диско-группу. Поскольку я не мог позволить себе платить за квартиру, меня тоже вышибли из дома, и я снова стал дрейфовать: ночевал в заброшенном доме в Северном Голливуде (North Hollywood), на скамейках в парке и даже в доме моей бывшей невестки (сестра брата). Я нашел работу на заводе по производству мотоциклов, хотя чаще всего я был в таком плохом состоянии, что был совершенно бесполезен на работе.
Затем, однажды ночью, моя новая подруга Марша (Marcia) (которую я встретил после выступления «Уайт Хорс» в «Pier 11»), пришла домой с неопределенной улыбкой, которую я уже видел раньше на лице другой женщины, и сообщила мне новость, которую мне так много раз сообщали прежде: “Я беременна”. Конечно же, она хотела оставить ребенка. Жизнь сделала полный круг и погружала меня обратно в болото. Я чувствовал, что моя мечта снова выскальзывал из моих рук, хотя, как оказалось, я был к ней ближе, чем я думал.
Я сделал первый шаг в правильном направлении и не женился снова. Потом я дрейфовал через группы, такие как «Вендетта» («Vendetta»), которая включала в себя двух бывших членов «Уайт Хорс», и поехал с ними на Аляску (Alaska), чтобы заработать немного быстрых денег, играя музыку лучшей 40-овки. Затем я поместил об’явление в «Ресайклер» («Recycler»), на которое откликнулись Томми и Никки, я всего лишь ожидал оказаться ещё в одной кавер-группе, борющейся с самомнением и просто зарабатывающей деньги. Но как только к группе присоединился Винс, я понял — мой почти тридцатилетний поиск, с тех самых пор, когда я впервые увидел Скитера Бонда, три десятилетия езды автостопом через группы, наркотики, чужие диваны и отношения — подошли к концу. Это было то, где я хотел находиться.
Но чем более успешными мы становились, тем тяжелее было наслаждаться наградой. Новые признаки анкилозного спондилита продолжали проявляться: появилось что-то под названием “воспаления радужной оболочки глаза”, что вызывало вспышки боли у меня в глазах всякий раз, когда я смотрел на яркие огни, подобные тем, которые я видел каждый вечер на сцене. Мой нижний отдел позвоночника стал абсолютно жёстким и неподвижным, став причиной сколиоза (искривление позвоночника) и продолжая всё дальше скручивать меня вниз и вперед, пока мой рост не стал на три дюйма меньше, чем был в средней школе. Именно поэтому я никогда не снимаю мои ботинки на платформах. Я не хочу выглядеть пигмеем.
Болезнь находит любое свободное место между костей или внутри их — рёбра, суставы, связки — и развивается там. Если вы пытаетесь оперировать и удалить её, она просто вырастает снова, как вросший ноготь. Когда я умру, думаю, мой скелет будет твёрдым, как камень. Если его будут демонстрировать на занятиях по медицине в качестве экспоната, то даже не потребуется проволока, чтобы скреплять кости между собой.
Однако наихудшая сторона болезни — не боль и не сутулость. Это отсутствие возможности легко двигаться по сцене. Глядя оттуда на всех этих возбужденных людей, я даже неспособен изобразить хоть что-нибудь. Я так много раз хотел спуститься вниз к басовым динамикам во время выступлений, но я понимал, что, если я это сделаю, то для меня нет никакой возможности забраться обратно на сцену, если только Винс или Никки не вытянут меня оттуда. И Боже упаси, если кто-нибудь из фанатов вздумает утащить меня в толпу, меня точно придётся госпитализировать. Каждый вечер я так сокрушаюсь, наблюдая за тем, как Никки и Винс носятся по всей сцене. Всё, что могу делать я, когда поклонники в передних рядах начинают меня приветствовать, это с трудом волочиться по сцене, улыбаться, говорить “эй” или пытаться бросить им медиатор.
На днях я наблюдал себя на видеозаписи: я напоминаю статую, руки которой каким-то образом ожили. Когда я пытаюсь двигаться, это выглядит, чёрт побери, настолько глупо. Лучше бы я просто стоял на одном месте. Иногда, когда я играю, ремень от гитары так натирает мою шею, что я чувствую себя так, будто получил тяжёлую травму, и мышцы начинают конвульсивно сокращаться от основания позвоночника до середины спины. Когда это случается, я не могу даже повернуть голову, чтобы выразить свою
