критичной и придирчивой, надеясь таким образом оттолкнуть вас. Если время, когда мы делали запись альбома «Motley Crue» в Ванкувере (Vancouver), было самым лучшим годом моей жизни, то это время быстро становилось самым худшим. Вдобавок к серьёзным неладам с парнями, скончалась моя мать. Два года она болела раком, и ей абсолютно не были предоставлены медицинская страховка и социальное обеспечение. Поэтому я продал свой «Харлей» и кое-что ещё из того, что можно было продать, чтобы помочь ей оплатить медицинские счета. В отчаянии я даже занял денег у дяди из Филадельфии (Philadelphia) на том условии что, когда я получу свой первый аванс за новый альбом «Motley», то всё ему верну.
Также мне пришлось переехать, чтобы жить со своей подругой, великолепной моделью по имени Робин (Robin), в которую я был безумно влюблен. Но между нами всё начало идти не так, как надо. Она не знала, чего она хочет в этой жизни, и просто сидела дома целыми днями, пугая меня своими нервными срывами. В то же самое время мой сын успел попасть и выписаться из больницы из-за своего диабета. Это было похоже на то, что вся моя система поддержки — моя мать, моя подруга, мой сын, мои лучшие друзья и моя группа — всё это рушилось. Я был заперт в комнате, наблюдая за тем, как стены вокруг меня падают одна за другой.
Каждый день с «Motley» продолжали происходить всё более невероятные вещи: у нас была встреча в Нью-Йорке с каким-то парнем — важной шишкой на нашем лейбле, и в последнюю минуту (at the eleventh hour) он даже не позволил мне войти. Так что, покинув встречу, они обвинили меня в том, что я — не звезда ни под каким соусом. Никто не может сделать себя звездой: ваши фанаты — вот люди, которые делают из вас звезду — только взгляните на всех этих несчастных личностей, которые стали секс-символами, благодаря своей популярности. Тем не менее, они сказали, что я должен буду начать учиться вокалу, брать уроки хореографии и нанять стилиста, потому что мой внешний вид не соответствует имиджу остальной части группы. Они хотели сделать со мной практически всё, за исключением, пожалуй, того, чтобы зачислить меня в «Школу знаменитостей» («Fame school» — что-то вроде нашей «Фабрики звёзд»).
Спустя неделю после встречи, я, как предполагалось, должен был появиться с группой на открытии «Хард-Рок Казино» в Лас-Вегасе («Hard Rock Casino» in Las Vegas). Хотя я был на мели и постоянно боролся с Робин, мы решили, что поездка будет полезна для нас обоих, и для такого случая мы купили себе новые наряды. Но за день до события позвонил Никки и сказал, чтобы я не волновался. Казино не оставило прохода для меня, сказал он, потому что они хотят видеть только самых выдающихся членов группы (the more high-profile members of the band). Эти слова жалят меня и по сей день, потому что прошло не так много времени с того момента, как они уверяли меня в том, что я равноправный член группы, и утверждали, что «Motley Crue» — это демократия, где каждый имеет одинаковое положение.
Каждый день я боялся входить в студию, чтобы мне напомнили о том, что я ничтожный и бесполезный, а затем я боялся идти домой, чтобы моя подруга напомнила мне о том же самом. Однажды я, наконец, огрызнулся. После нескольких часов того, как мне твердили, что я пою неправильно, я взял гитару и придумал несколько аккордов, которые помогли сочинить песню “Confessions” вместе с Томми. Он был в восторге. “Краб”, сиял он. “Это удивительно. Это превосходно, чувак”.
Я обернулся и произнёс надломленным голосом, “Может мне тогда нужно быть просто долбаным гитаристом. По крайней мере, хоть это я могу делать правильно в ваших глазах”. Он рассмеялся, я рассмеялся тоже и больше особо не думал об этом до следующего дня.
Я вошёл в студию, вся группа сидела там вместе с нашим новым менеджером, Алленом Ковачем. “Краб”, сказал Никки. “Я не могу поверить, что ты такое сказал. Ты действительно хочешь бросить петь, чтобы быть гитаристом?”
Я сказал им, что это замечание было саркастическим, но думаю, что они всё время ждали, чтобы я ушёл. Даже если я просто шутил, этого было достаточно.
Несколько недель спустя мы с Томми отправился поиграть в бильярд (shoot some pool) и попить пивка. Мы разговаривали о будущем альбоме и следующем туре, о том, как нам найти золотую середину (middle ground) между тем, кто мы есть и кем мы хотим быть. Казалось, всё было нормально. На следующий день, когда я вошёл в студию, они удостоили меня очередным своим собранием. После вечера с Томми я был готов к обсуждению того, что нам необходимо сделать для альбома и тура. Но была пятница, 13-ое сентября. Ковач сообщил мне новости: “Слушай, тут такое дело”, сказал он. “Компания звукозаписи не будет продвигать ничего из того, что делает группа, если у нас не будет оригинального состава. Конец цитаты (End of story). Я хочу, чтобы ты знал, что это не имеет никакого отношения к тебе и ничего против тебя; мне насрать, даже если бы в этой группе пел сам Пол Маккартни (Paul McCartney). Они не хотят ничего слышать. Так что мы собираемся вернуть ఒинса”.
Я был уничтожен и, в то же самое время, освобождён. Я больше не должен был стоять перед ощущением неполноценности и абсолютной нежеланности в руках олимпийской сборной по запугиванию (Olympic browbeating team) в составе Скотта, Никки и Томми. Кошмар закончился.
Странно, но даже тогда группа была не согласна с этим решением. Никки подошёл и сказал, что он сожалеет, но они вынуждены были так поступить, потому что они просто не могли получить от меня то, что им было нужно в студии. Затем Томми вытащил меня на “суши” и сказал, что это не имеет никакого отношения к группе или к компании звукозаписи, и что это была ошибка Ковача. Он сказал, что хотел бы видеть меня в составе группы в качестве её пятого члена и гитариста, но я знал, что этому не суждено случиться.
Достаточно странно то, что несколько дней спустя парни начали звонить мне с просьбами, приехать в студию, говоря, что они ничего не могут добиться от Мика, и спрашивали, не мог бы я утром записать кое- какие гитарные дорожки перед тем, как приедет Винс. Я делал это в течение нескольких дней, пока однажды днём в студию не позвонил Мик и не спросил, “Краб, что ты там делаешь?”
“Я просто играю кое-какие гитарные партии”, сказал я ему. И тогда он взбесился: очевидно, они не сказали ему, что ввели меня, чтобы перезаписать (to redo) его треки.
Одним из щекотливых моментов стало то, что они позвали меня даже для того, чтобы я обучил Винса моей вокальной партии в песне “Kiss the Sky”. Это был странный разрыв, потому что я стал единственным парнем, к которому они могли обратиться, когда у них были проблемы с вокалом или когда Винс и Томми устраивали разборки. Однажды, после одной из таких перебранок, мне позвонил Томми или Никки (не помню, кто именно) и сказал, “Я больше никогда в жизни не буду записывать альбом с Миком Марсом и Винсом Нейлом”.
Спустя несколько недель телефонные звонки стали раздаваться всё реже. А затем они и вовсе полностью прекратились. В моих услугах больше не нуждались.
По совпадению или нет, вскоре после того, как «Motley» меня отпустили, моя подруга Робин сказала мне, что между нами всё кончено, и уехала. Четыре дня спустя наш общий друг позвонил мне и сказал, что он только что вернулся с её свадьбы: она вышла замуж за видеорежиссёра (video director), парня, о котором я никогда даже не слышал прежде. Ради собственного душевного равновесия я притворился и продолжаю притворяться, что она встретила его после того, как мы расстались.
Медленно я погрузился в чёрную дыру, которая зияла в моей душе (I crawled into a dark hole in my mind). Посреди всех этих событий с моей подругой, моей матерью, моим сыном и моей бывшей группой, я не мог понять, что я сделал неправильно, чтобы заслужить всё это. Я приехал в дом моей бывшей жены, чтобы побыть со своим сыном и рухнул на диван, прокручивая в голове каждое мгновение моей жизни, как плохой киносценарий. Мой сын смотрел телевизор, и внезапно он повернулся ко мне, запрыгнул мне на колени и обнял меня, сбив с меня эту жалость к самому себе. “Спасибо, что приехал и смотришь со мной телевизор, пап”, сказал он. “Я тебя люблю”.
Я улыбнулся и сказал ему, что тоже его люблю, а затем я сказал самому себе, что никакое дерьмо не имеет значения, когда мой сын любит меня.
Если бы я мог перемотать годы назад и вновь пережить все эти события с «Motley Crue», я не изменил бы ничего из их первой половины: встреча с ними, запись альбома в Ванкувере, раз’езды по всей стране в нашем рекламном туре. Но во второй половине — записывая второй альбом — я, возможно, сделал бы несколько вещей по-другому. Во-первых, я определённо дал бы отпор. Во-вторых, что наиболее важно, я сказал бы им то, что я действительно хотел сказать им в то время, но так никогда и не решился на это (but never had the balls to). Я так боялся, что меня уволят, поэтому держал свой рот на замке и так и не произнёс эти пять слов, которые жгли мне губы.
