– Как же, слыхали о таком… Кровавый Палач Шай-танда – сколько он там мирного люду погубил. Своих и чужих.
– Случается, не вредно кровушку-то черную выпустить, – все так же ласково пропел великий князь Царедара.
Реплика Ефимбора возмутила гирканца, и он, не сдержавшись, выкрикнул, не обращая внимания на шиканье Златогора:
– С каких это пор магрибские наймиты стали тебе «своими»? А если для тебя с Чорносвитом они, может, и «свои», то для нас – средиморцев, рыссов, сарматов – они лютыми врагами были.
Неожиданно его поддержал Сахадур-Мурза, который командовал в Бактрии туменом, стоявшим на перевале Шаланг. Темпераментный степняк вскричал запальчиво:
– Лжет собака, Ефимбор, как всегда! Моя там был, моя хорошо знает: Ганлы-Паша не убивал мирный человека, Ганлы-Паша резал только демонов, из Тартара извергнутых!
– И хорошо убивал, – горделиво подтвердил Агарей. – Надолго меня нечисть запомнила – даже сегодня вспоминает, как видите…
Неприкрытое оскорбление больно задело Ефимбора, его испитое лицо вновь налилось густой краснотой – еще чуток, и лопнет, как перезрелый помидор. Предупреждая нежелательную стычку («бойку», как говорили в Турове), князь Борис похлопал ладонью по столу и сказал, сделав ужасно строгое лицо:
– Не кипятись, парень, ты же не самовар. И ты, Сахадур, тоже успокойся. Никто в эту брехню, конечно, не верит, будто в Бактрии наши войска своих убивали.
– Брехня?! – Андис аж подпрыгнул. – У меня на сей счет почти точные сведения имеются.
– Брехня! – спокойно и веско процедил, сохраняя невозмутимость, Алберт, сын Громарда. – Грязная ложь.
Авторитет этого прославленного рыцаря был столь непререкаемым, что даже ополоумевший старикашка предпочел заткнуться. Поблагодарив воеводу Алберта коротким кивком, Борис продолжил:
– Никто в эту брехню не верит! Только, Сумукдиар, ты ведь в самом деле там немало народу ихнего положил, а не одних только ифритов и дэвов. Неужто нельзя было помягче?
Пожав плечами, джадугяр произнес равнодушно, поскольку для него тут проблемы не было:
– Чтобы убить Зло, приходится убивать его носителей, даже случайных. – Он опять криво ухмыльнулся. – Что поделать, если не слишком справедливо устроен даже мир – чего же тогда говорить о войне!
Ползун удивленно и весело поглядел на него, будто собирался о чем-то спросить, но промолчал. А вот Герослав – тот высказался. Буквально прошипел со злобой:
– Хорош звереныш… А кто-то, кажись, давеча успокаивал нас: нету, дескать, вокруг претендентов на роль Джуга-Шаха. Нет, не оскудела талантами земля Средиморская, плодоносить еще способно чрево, которое вынашивало гадов…
– Сам такой, – сообщил старику Пушок и уточнил: – Чучело облезлое, козел рогатый. Вот ухвачу за бороду…
И разгорелась свара – из тех, о которых рядовые рыссы и жители окрестных стран знали только понаслышке. Разом припомнив былые обиды, нанесенные в стародавние времена неведомыми пращурами, князья ринулись, уподобившись деревенским смердам, стенка на стенку. При этом солидные государственные мужи с упоением придумывали заковыристые оскорбления. В такой словесной битве наиболее вескими доводами почитались упоминания о худородстве происхождения, равно как ссылки на запечатленные летописцами многочисленные супружеские измены прародительниц, безбожно грешивших и в массовом порядке приживавших детей от соседей, дворовой челяди, проезжих скоморохов, а то и вовсе от неведомо какой дряни…
Когда накал перебранки приблизился к рубежу, за которым неизбежно должна была последовать рукопашная, а то и поножовщина, соблаговолил вмешаться Великий Волхв. Ветвистая молния, ударившая под потолок с растопыренной пятерни Светобора, озарила терем призрачным голубым сиянием и враз утихомирила бузотеров. Насупленно пыхтя и обмениваясь злобными взглядами, князья поспешно расселись по местам.
– Ну вот что, братишки, – по лексике Ползуна чувствовалось, что в молодости он служил на флоте, – мы тут немного отвлеклись, а Бравлин-то добрую мыслю подал. Пускай гирканский парнишечка поведает, как ему видятся наши основные задачи на данном этапе развития. Порою с чужой-то колокольни лучше видать…
Возражающих не нашлось – все были слишком злы, чтобы спорить, – и Сумукдиар подошел к большому столу, став на пустое место напротив Бориса Туровского. Он не собирался выступать на Вече и. теперь торопливо размышлял, с чего начать и как поубедительнее преподнести свои соображения.
Еще он подумал, что великий князь Иван не так прост, как полагают многие, и во всяком случае на голову умнее и дальновиднее большинства присутствующих. А если характером и волей не крепок, так это не каждому дано и не с каждого требовать следует. В эти минуты ему померещилось даже, что Ползун чем- то напоминает удава-полоза, который не всегда решается атаковать сильнейшего противника, но и жалить ядом исподтишка не способен, хотя при случае запросто может удушить чрезмерным дружелюбием стальных объятий…
– Высокочтимые вожди, да продлит Повелитель ваши годы! Сограждане по великому царству Белой Рыси, отцы и братья, к вам обращаюсь я, друзья мои! – заговорил Сумукдиар, поневоле перефразируя известную речь своего кумира. – Всех нас сегодня, в каком бы государстве мы ни жили, должна сплотить общая угроза. Отразить нашествие Орды возможно лишь титаническим совместным усилием. Только объединив разрозненные дружины в могучее войско, должным образом вооруженное да воодушевленное общим помыслом, сумеем мы разгромить наймитов Магриба, отбросим врага в породившие его пустыни, а затем, если удастся, сможем выжечь каленым железом, огнем и серой поганое логовище. И я уверен, что Вече примет решение, во исполнение коего на поле брани встанут рядом в дружбе и согласии полки рыссов, средиморцев, сарматов, хозар, а также народов, живущих на другом берегу Гиркана…
Его прервал Бравлин, сказавший с лязгающим варяжским акцентом:
