— Прощайте, товарищ майор, — тихо сказал Вадим.
— Ну, я-то тебя завтра увижу, — сказал майор из прошлого. — Может, даже сегодня.
— Прощайте, — старший майор дядя Гриша печально вздохнул. — Надеюсь, стирание мира происходит безболезненно.
Трое уходящих зашагали в сторону Горелой лощины и скрылись за деревьями. Вадим постоял немного, глядя им вслед, даже сделал неуверенный шаг, но потом развернулся и побрел к трамвайной остановке. Лил дождь, но Вадим не поднимал капюшон непромокаемой курточки, лишь часто-часто смотрел на циферблат «Полета».
Мир вместе с ним исчез примерно через полчаса, около пяти вечера, когда трамвай остановился напротив старого дома на Заовражной.
Перед рассветом немцы все-таки прорвались и сбросили бомбы. Старинный замок задрожал, со стен посыпалась штукатурка, положенная в недавние, после гражданской войны, годы. В окно Ходынцев увидел, как поперек ночного неба падает горящий «Юнкере». Или, может быть, «Хенкель». Генерал-майор самокритично подумал, что напрасно расположил штаб в исторической постройке — больно уж заманчива мишень, и самолеты бомбят, и артиллерия нет-нет, но достанет дальнобойным выстрелом. Впрочем, пока каменные стены метровой толщины защищали от бомб и снарядов. К тому же такого наблюдательного пункта на сотню верст окрест не отыскать — с чердака вся местность на ладони…
Появившийся без стука адъютант, козырнув, доложил, что командир приданного полка прибыл, а эшелоны с танками подтянутся примерно часа через два.
— Давай его сюда, — приказал генерал.
С вошедшим они были давно знакомы. Во времена Освободительного похода в Западную Белоруссию капитан Савчук командовал ротой в танковой бригаде подполковника Ходынцева. После победоносного прорыва «линии Маннергейма» бригаду раскидали по округам и на ее базе сформировали несколько частей. И вот опять свела военная судьба, только теперь генерал-майор Ходынцев командует механизированным корпусом, а подполковник Савчук — отдельным тяжелым танкосамоходным полком.
— Ну, как живой, — весело порадовался комдив.
— Здравия желаю… — Подполковник расплылся в улыбке. — Так это ты, Иван Митрофанович… А мне сказали — доложиться твоему однофамильцу.
— Есть такой однофамилец, его Петр Степанович зовут, — Ходынцев кивнул. — Сам вызова жду, но товарищ представитель Ставки проводит совещание с опергруппой НКВД. Ума не приложу, о чем они говорить могут.
Савчук высказал естественное опасение: дескать, пришло время арестовать кого-нибудь за неудачные действия на фронте. Генерал возразил, что особых неудач в последнее время не наблюдалось, а потому с арестами НКВД подождет до послезавтра. Так и не придумав объяснения, танкисты приняли по маленькой, после чего заговорили про первый военный год.
Изредка срываясь на мат, они вспоминали, с каким трудом выполняли головоломные майские приказы, выстраивая «мешки» на шоссейных магистралях, по которым ринулись на восток вражеские подвижные соединения. В тяжелейших боях — куда там Халхин-Голу и Карельскому перешейку — шли стенка на стенку танки с пехотой. Это была новая война, о которой они узнали из боевого устава, утвержденного летом сорокового. Новые законы войны обесценивали значение численного превосходства — важнее было правильно разместить огневые средства, организовать взаимодействие пехоты с танками, авиацией, артиллерией, а потом точно нанести удар массой живой силы и техники. Случалось, что старенькие, с бензиновыми моторчиками, танки громили застигнутые на марше вражеские колонны. Случалось, что новейшие машины молниеносно сгорали, натолкнувшись на правильно организованный оборонительный рубеж.
Танковая дивизия Ходынцева сгорела за две недели в конце мая, превратив в обгорелый металлолом почти сотню немецких танков и перебив до полка пехоты. А потом почти разгромленная немецкая дивизия каким-то невероятным обходом ударила во фланг, и почти выигранное сражение превратилось в разгром.
— Пока в тылу пополнение принимали, нас на командирских курсах натаскивали, объясняли ошибки, — рассказывал генерал. — В августе-сентябре мы уже получше воевали, а зимой просто разбили и погнали. Учимся помаленьку. Да и техника новая не чета прежней.
— Так точно, — тоскливо подтвердил Савчук. — Учимся. Стыдно вспомнить, как мы в первые месяцы воевали. Только не стоит слишком железо винить. Если бы чуть пограмотнее работали, могли бы на «бэтэшках» и «виккерсах» Гудериана разбить.
Взгляды невольно потянуло к карте. Бумажный лист, раскрашенный топографическими и тактическими узорами, непреклонно подтверждал отсутствие сослагательного наклонения в историческом процессе. Можно было, конечно, побить и Гепнера, и Клейста, и фон Бока, только не получилось. Немцы ловко выворачивались из всех ловушек, отвечая страшными ударами. И даже после кровавых зимних боев, когда казалось бы загнали в волчью яму группу «Центр», обложили в Оршанско-Витебской «бутылке», так нет же — снова смогли вырваться. Теперь в окружении оказались армии недавнего стыка Центрального и Западного фронтов, а панцергренадерские дивизии стремительно рвутся по шоссе на восток.
— Могли бы, наверное, — нехотя признал Ходынцев. — Только новые машины — это чудо.
О поступивших на вооружение танках «Т-39» он мог говорить долго и только восторженно. Мощный мотор, морская пушка в 100 миллиметров, закругленная в виде шляпки гриба башня, толстенная броня, надежный воздушный фильтр. Рядом с этими красавцами прежние «Т-34» казались жалким уродством. Конечно, «тридцатьдевятками» был оснащен лишь один полк дивизии, но в двух других имелись «Т-34-85» — далеко не сахар. У немцев ничего похожего нет и не предвидится.
По такому поводу Савчук тоже похвастался. Кроме батальона КВ-85 и дивизиона самоходок СУ-152, его полк получил батальон танков «ИС». Невероятный дизель мощностью в 800 лошадей, толстая броня и 130- мм пушка в полусферической башне делали тяжелый танк почти неуязвимым и непобедимым на поле боя.
— Только вот чего я боюсь, Иван Митрофанович, — озабоченно продолжил внезапно помрачневший подполковник. — Наверняка ведь предстоят совместные действия с пехотой…
— С кавкорпусом Дунаева, — уточнил Ходынцев.
— Хороший мужик, но тем не менее… Ты же знаешь — если танковая часть действует совместно с общевойсковой, то старшим назначают общевойскового командира. И опять растащут твою дивизию и мой полк поротно-побатальонно.
— Не растащут, — успокоил его генерал. — Есть приказ Ставки — танковые части и соединения, оснащенные новой техникой, получают большую самостоятельность. Нам с тобой даже командарм только указывать может. И остатки Дунаевского хозяйства могут оказаться у меня в подчинении.
Он хотел что-то добавить, но вошел адъютант и доложил:
— Товарищ генерал, приехал генерал из Ставки.
Когда они спускались по древним каменным ступеням, Савчук настороженно поинтересовался:
— Что за человек этот однофамилец?
— Чудной он, — сказал Ходынцев, и непонятно было, как относится генерал к однофамильцу. — Седой совсем, лет на десять, если не больше, старше меня. Но при том пару раз назвал меня «дедом». И не могу понять, откуда взялся — никто про него не слышал, не было такого командира в Красной Армии, но в тридцать девятом вдруг появился…
— В тридцать девятом и в конце тридцать восьмого многие вдруг появились, — хмыкнул Савчук.
— Верно говоришь, однако не сидел он, это мы тоже выяснили… Но военную науку отменно знает. Летом исключительно точно угадывал немецкие рывки. Кабы не его интуиция, все могло намного хуже повернуться… В общем, сам увидишь… Здравия желаю, товарищ генерал-полковник.
Эшелоны с тяжелыми танками миновали городскую станцию, не снижая хода. Люфтваффе трижды за ночь бросалось на поезда, но дивизия истребителей «Як-3» неизменно отгоняла врага, добавляя на земле костры сбитых бомбардировщиков. Хозяйство Савчука разгрузилось на полустанке в полусотне километров западнее реки. К рассвету последние танки укрылись в лесу на фланге ставшего в оборону кавкорпуса
