— Подбодрись, батя, — строго сказал сын. — Через два месяца сдам экзамен, получу первую категорию, будем получать хороший паек, лекарства смогу купить. Подкормлю, поставлю вас на ноги.
Радио заговорило о новом призыве туземцев в колониальные части вермахта — знаменитые войска «хиви». Солдатам из унтерменшей третьей-четвертой категорий полагалось усиленное питание, хорошее денежное довольствие, дополнительный комплект карточек на любого члена семьи, даже боевые раны лечить будут за казенный счет. Отслужив три года, унтерменш переводился в следующую категорию.
Поневоле Виктор задумался: звучало очень заманчиво. Конечно, колониальных солдат посылают в самые нехорошие места, где выжить непросто. Несмотря на все строгости, в народе поговаривали о карательных операциях в азиатских и африканских странах, где до сих пор сопротивлялись Орднунгу разные дикари вроде китайцев. Да и в Сибири, по слухам, банды большевистских варнаков постреливали в тайге. Но с другой стороны, лишний паек спасет родителей.
Он не стал ничего вслух говорить, но про себя твердо решил: если не сдаст экзамен на первую категорию, завербуется в армию. В конце концов, он грамотный, даже по-немецки хорошо говорить научился — может быть, удастся пристроиться в тылу. Говорят, штабные писаря в армии лучше всех живут. Хотя, с другой стороны, Петро Стрельченко, первый дворовой драчун, записался в хиви, а через год вернулся в ящике цинковом…
— Что ты принес?!
В отцовском голосе прозвучал такой ужас, будто в кульке из коричневой бумаги скрывалась ядовитая змея. Мать прибежала из кухоньки, даже соседи по коридору насторожились. Отец моментально накрыл подарок украинцев тарелкой и велел запереть дверь. Лишь после таких мер предосторожности он показал жене и сыну чудо, про какое они до сих пор только в старинных книгах читали.
Большой шматок сала, кусок настоящей вареной колбасы, головка чеснока и — самая невидаль — полбуханки настоящего белого хлеба. В этот вечер семья Лаптевых пировала: грибной супчик, ягоды с витаминами и дары украинской деревни. Родители с трудом жевали беззубыми челюстями нарезанное тонкими ломтиками сало, но колбасу скушали успешно. На изможденных лицах появились жалкие подобия счастливых улыбок.
После ужина Виктор убрал остаток сала в кулек и заметил обрывок, покрытый типографскими буквами. Наверное, оторвался от газеты, которую тот мужик в карман спрятал. На лоскутке подмокшей бумаги был нарисован солдат, втыкающий штык винтовки в оскаленную пасть. Голова солдата и корпус обладателя пасти остались за пределами обрывка, так что не понять, чей это солдат и кого принуждает к покорности. Перевернув бумажку, он обалдел: здесь была часть газетной колонки, где говорилось о выступлении товарища Ста… — конец имени не виден — на XVIII съезде. Из неоконченной следующей фразы Виктор понял, что делегаты долгими овациями приветствовали горячо любимого вождя.
«Интересные газеты у них на Украине выпускают», — подумал Виктор, устраиваясь на лавке. Накрывшись одеялом, перешитым из до дыр заношенного дедова пальто, он недолго ворочался и забылся тяжелым сном.
Ночью снилась всякая дрянь. Виктор не запоминал сновидений, но вроде бы он убегал от чего-то громадного и ужасного. Проснувшись в холодном поту, он лежал, не шевелясь, ожидая, когда сердце прекратит бешено колотиться. Потом все-таки поднялся, чихая — вчерашний дождь поработал, — и подошел к окну.
Снова лил дождь. Вдали, над мокрыми крышами гетто, изредка вспыхивали зарницы. Приближался рассвет очередного дня, который будет полон мучений и отчаянных мыслей о несбыточном. Дни, недели, времена года сменялись, как бессмысленные кадры кинематографа. Жарко, тепло или мороз на улице — существование оставалось тягучей нескончаемой пыткой без малейших проблесков смысла.
Исчезали надежды и люди — так пропали безобидные старики Ефим Мозырский, Тихон Шевелев, Гарик Ванштейн. Кто-то из соседей рассказывал шепотом, что их забрали среди белого дня. Даже не увезли в участок — просто забили до смерти и бросили посреди двора. С унтерменшами вне категорий не церемонятся даже полицаи…
Давным-давно, в старшем детском возрасте, Виктор искренне верил, что происходящее имеет высший смысл. Он учился не только потому, что не было другого способа вырваться из ада существования на дне. Узнавая новое, подросток Витя Лаптев пытался понять окружающий его мир. Невесть почему, больше всего интересовали его даже не арифметика и география, а история. Родители не одобряли увлечение сына, только дед как-то сказал: дескать, ничего не поймешь, пока не разберешься, как было в прошлом.
Он расспрашивал стариков, читал старые книги, которые сохранялись в разных семьях. Самое интересное записывал. Четыре класса школы для славян и два дополнительных — ему разрешили доучиваться за отличные успехи. Учителя — унтерменши и арийцы рассказывали интереснейшие вещи про высочайшую миссию арийской расы, про битвы прошлого, принесшие победы германскому оружию, про завоевание половины мира непобедимыми воинами Третьего Рейха. На уроках и экзаменах он повторял положенные слова про триумф высшей расы над недочеловеками, а вечером записывал даты, когда пали Париж, Москва, Томск, Лондон, Тегеран, Дели, Вашингтон…
После школы он — слава фюреру — попал не на фабричный конвейер, а в контору. Хозяину как раз понадобился мальчик, умеющий быстро считать. Проработав три года счетоводом, Виктор заслужил право продолжить обучение на курсах «Новый горизонт». Учеба давалась непросто: в двадцать лет алгебра и природоведение со страшным скрипом лезли в голову, забитую заботами — где бы достать жратву в конце месяца. Трехлетний курс Виктор изучал уже пятый год, а до конца еще далеко, словно до других планет. К счастью, герр Стивенс взял Виктора продавцом в свой магазин. Здесь зарплата была побольше, работа не такая напряженная, и вдобавок — много книг, в том числе о событиях прошлого…
Стараясь не разбудить родителей — пусть поспят лишние полчаса, — он тихо вышел из квартиры, отстоял короткую очередь в продуктовом распределителе и отоварил недельные карточки на мясо, масло, крупу и сахар. Еле дотащил эти десять кило плюс трехфунтовую буханку хлеба. Впрочем, и почерствевший черный хлеб казался невероятно вкусным в сочетании с ломтиками вчерашнего сала. Родители даже улыбались, чего Виктор не видел уже много лет.
Прикрываясь зонтиком, он шел от станции штрассенбана и улыбался. Не потому, что скоро суббота, и не потому, что завтра пойдет на курсы и сдаст наконец осточертевший тест по решению уравнений. Просто было хорошее настроение, как будто в жизнь пришла сказка.
Настроение быстро развеялось, едва Виктор увидел трех полицаев, гулявших по тротуару перед магазином. К счастью, здоровенные парни в мундирах не обратили на него внимания, лишь скользнули цепкими взглядами. Проскользнув мимо них, Виктор сложил зонтик и встал под козырьком. Буквально через пару минут подошел герр Стивенс, отпер замки, поднял решетку, запустил работника в торговый зал и вошел следом. Пока хозяин зажигал электрические плафоны и включал кассовые машины, Виктор открыл оконные жалюзи, натянул халат и встал к прилавку.
Ровно в десять вошел первый посетитель — герр Микаэль Шенберг. Был он арийцем, но к унтерменшам относился подозрительно по-доброму. Другие арийцы называли его Rechtsanwahlt, вкладывая в это слово насмешливое неуважение. Однажды герр Стивенс рассказал другому арийцу, что человек, подшутивший над Шенбергом, имел большие неприятности. Во-первых, нельзя смеяться над арийцами в присутствии унтерменшей, а во-вторых, все рехтсанвальты, то есть правозащитники, служат в гестапо и способствуют торжеству национал-социализма.
Запомнив эти слова, Виктор всячески уклонялся от разговоров, которые время от времени пытался завести с ним герр Шенберг. Собственная шкура дороже интересной беседы.
Но сегодня, в субботу, герр рехтсанвальт, лишь кивнув туземному продавцу, направился прямиком к владельцу магазина.
— Вы ждете новые книги? — осведомился он.
Хозяин ответил: дескать, завоз будет, как обычно, в понедельник утром, так что после обеда новинки появятся на прилавках. Они вполголоса продолжали обсуждать какие-то новые веяния, их голоса заглушало радио, вещавшее об окончательном решении негритянской проблемы в Северной Америке. Было интересно, только Виктор не мог слушать, потому как звякнул дверной звонок, и в магазине появились новые посетители, громко сказавшие:
— Хайль!
