врасплох. Часами Люция просиживала в кресле, ничего не делая, ничем не интересуясь. Казалось, она забыла даже Витукаса, потому что ни разу не ездила к нему на могилу, ни с кем о нем не говорила и бывала очень недовольна, если кто-либо из домашних упоминал его имя.
Мужа Люция явно избегала. Первую неделю после похорон она и обедала одна в своей комнате. Потом стала выходить в столовую, но ни с мужем, ни с горничной почти не разговаривала. Даже со стороны жутко делалось от этого постоянного молчания. Прислуга боялась громко разговаривать, хлопать дверьми, греметь посудой. Постороннему человеку, впервые попавшему в дом, становилось не по себе.
Собираясь уезжать на каникулы, Васарис решил еще раз навестить Люцию. Не обращая внимания на испуганную Аделе, он постучался к Люции и отворил дверь. Она сидела у окна в глубоком кресле, прижавшись головой к подоконнику, и смотрела вдаль. Скрип двери испугал ее и, вздрогнув, она поглядела на вошедшего. Смущение и недовольство отразились на ее лице. Люция не поднялась, не протянула гостю руки и молча ждала, что он ей скажет.
Предупрежденный Аделе, что говорить о Витукасе не следует, Васарис начал оправдываться:
— Простите, что так неожиданно врываюсь к вам, но я уезжаю надолго из Каунаса и зашел проститься.
— Садитесь, пожалуйста, — каким-то ленивым, утомленным голосом сказала Люция.
Васарису даже страшно стало от этого голоса. Он придвинул стул и сел, не зная, с чего начать разговор.
— Вы никуда не собираетесь летом? — спросил он осторожно.
— Никуда.
— Отчего же? Вам было бы очень полезно переменить обстановку, уехать куда-нибудь подальше, например, за границу.
Она молчала, словно не слыхала его слов. Это было невыносимо. Васарис, рискуя показаться невежливым, решил во что бы то ни стало вывести ее из апатии. «Пусть рассердится, пусть велит мне уйти, — думал он, — все будет лучше этого ужасного состояния».
— Люция, — снова начал Васарис. — Я хочу поговорить с вами как старый друг. Каноник Кимша перед отъездом просил меня навестить вас, и я ему это обещал. Теперь мне придется сообщить ему, что вы больны, что вы просто-таки губите себя.
Эти слова так ее взволновали, что Васарис даже удивился. Неожиданно оживившись, она пристально поглядела на гостя, словно желая убедиться, нет ли в них скрытого смысла, не грозит ли ей какая-нибудь опасность.
— А мой… дядя… ничего не говорил вам обо мне?
— Он просил меня присматривать за вами.
_ И больше ничего? — спросила она, не сводя с Васариса пытливого взгляда.
— Нет. А что же еще?.. Конечно, он не просил меня следить за вами, да я этого никогда бы не сделал. Но если я могу чем-нибудь помочь вам, всегда готов служить — искренне, дружески.
Однако интерес Люции к нему уже пропал. Потухшим взглядом она смотрела вдаль и точно не слыхала последних слов гостя.
Васарис еще раз попытался вывести ее из этого оцепенения:
— Люция, меня просто удивляет, как вы сразу опустили руки, — сказал он. — Ведь вы всегда были полны сил, энергии и жизни. У вас впереди еще половина жизни! Вы молоды и красивы. Не обрекайте себя на бессмысленную гибель. Жизнь еще может улыбнуться вам. Наконец, если бесполезно говорить вам о счастье, так ведь в жизни есть и другое. Надо только взять себя в руки, заглушить эту боль и превозмочь апатию.
Люция нервно сжала пальцы, и по этому жесту Людас понял, что она волнуется. Он умолк.
— Ах, я отлично понимаю, о чем вы говорите, и согласна с вами, — сказала Люция, — но, увы, все это не для меня. Если бы вы знали всю мою жизнь, то и сами стали бы рассуждать по-другому. Больше я ничего не могу сказать. Благодарю вас за ваши заботы и за то, что вы предлагаете помочь мне. Но пока мне ничего не надо.
Васарис понял, что оставаться дольше было бы нетактично и навязчиво. Он распростился и ушел.
Когда он рассказал Ауксе о своем посещении, она очень удивилась странному состоянию Люции.
— Боюсь, что она покончит с собой, — опасливо сказала Ауксе.
— Ну, это уж слишком! — воскликнул Васарис. — Мало найдется матерей, которые бы кончали с собой из-за смерти ребенка.
— Не только из-за смерти ребенка. Могут быть и другие причины. Потеряв сына, Люция лишилась последнего смысла в жизни.
Людас вспомнил, что то же самое говорила Люция еще при жизни Витукаса, и его бросило в дрожь при мысли, что Люция может покончить с собой.
Перед поездкой в Палангу, как и в прошлом году, Васарис на два дня съездил к родителям. Он предчувствовал, что, может быть, в последний раз навещает их. Людас уже заранее знал, как они его встретят, как тотчас захотят, чтобы он отслужил панихиду, и как будут разочарованы, когда он откажется наотрез и вообще недолго погостит дома.
Все вышло именно так, как он предполагал. Но ему хотелось еще заехать в Клевишкис, навестить каноника Кимшу и поговорить с ним о Люции. «Старику, — думал он, — конечно, будет интересно услыхать последние новости о племяннице от человека, который недавно ее видел».
Он не ошибся. Едва каноник поздоровался с ним, как принялся за расспросы:
— Давно ли из Каунаса? Два дня назад, говоришь? Видал Люце? Ну, расскажи, как она теперь?
Васарис рассказывал, а каноник слушал, боясь пропустить хоть одно слово.
— Она всегда была впечатлительной… Все переживала глубоко… — сказал он, когда Васарис замолчал. — Она была веселая, озорная и своенравная, потому что я слишком избаловал ее. Но легкомысленной никогда не была. Ты и сам знаешь… Чем только все это кончится, как ты думаешь? — спросил он Людаса.
— Думаю, что со временем она успокоится, и все будет хорошо. Нет такого горя, которого бы не излечило время. Жаль только, что она столько времени мучается. Такая еще молодая и красивая женщина.
— Дай бог, дай бог, — просветлел каноник. — Ну, пойдем, попьем чаю.
Угощая своего гостя чаем с ромом, старик опять заговорил о Люце. Но теперь Васарису показалось, что каноник о чем-то умалчивает и скрывает от него самое главное.
— Боюсь, что она убивается не только из-за сына, а из-за чего-то другого. Может, из-за своей жизни… Случается, что человек сам себе становится противен… Послушай, не говорила ли она тебе чего- нибудь, что бы тебя удивило? — неожиданно спросил он и тревожно поглядел на Васариса.
— Нет. Она всего-то сказала несколько слов.
— А обо мне ничего тебе не говорила?
— Нет.
— Ну, расскажи, как она живет с Глауджюсом. Расскажи обо всем, что видел и слышал, ничего не скрывай.
Было очевидно, что каноника очень беспокоила судьба племянницы. Людас рассказывал осторожно, успокаивая и утешая старика.
— Я сделал большую ошибку, выдав ее за этого чурбана, — пожалел каноник. — Так, значит, она ничего обо мне не говорила?
— Нет, ничего. Я что-то не припоминаю.
— Ну и слава богу… — облегченно вздохнул старик. — А ты сам как считаешь, хороший я был дядя? Любил ее? Заботился? Ничем не обижал?
— О, ксендз каноник, вы были ей настоящим отцом! Дай бог каждому такого опекуна.
Васарису показалось, что каноник разволновался: слишком много налил в свой чай рома и слишком усердно размешивал его, повторяя одни и те же вопросы. И вообще он говорил каким-то странным тоном:
— Да, да… любил ее как отец… Баловал… Хорошая была девушка… Веселая, живая, озорница, но
