бой меня мало устраивал. Я не был ему еще обучен и поэтому сказал своим товарищам, что мне трудно орудовать штыком. Попросил у одного из них, на время ночного боя, его револьвер: мне хотелось идти в бой не со штыком, а с револьвером. Скажу по совести, мне как-то претила даже мысль о том, что я должен буду воткнуть штык в тело человека. Получив револьвер, я успокоился.
Нам было приказано спать в окопах по очереди, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Должно быть, товарищи жалели меня и поэтому не будили. Только с восходом солнца я открыл глаза.
Никаких турок не было видно. За ночь они отступили, унеся с собой раненых. На поле боя остались только трупы убитых.
Это было самое большое сражение, которое мне пришлось тогда наблюдать. Понеся большие потери, турки отступили. Мы находились уже на турецкой территории.
Второе крупное сражение произошло, когда мы подходили к городу Вану, одной из древних столиц Армении. Это сражение было, как мне казалось, менее кровопролитным, чем первое, турецкие войска и здесь потерпели серьезное поражение.
Мое физическое состояние в это время стало сильно ухудшаться. Дело в том, что я с детства не ел мяса. Стоило мне на фронте съесть кусок мяса, как на моей коже появилась сыпь, меня тошнило. Только в 1918 г., уже в Баку, я постепенно приучил себя к мясной пище. До фронта я питался молочными продуктами, особенно сыром, который я ел с хлебом три раза в день. На фронте же такой возможности не было. Я жил буквально на хлебе и каше, очень исхудал, появились признаки дистрофии. Длительные походы вконец изнурили мой организм. А тут случилась новая беда: на подступах к Вану я заболел острой формой малярии. Меня замучила лихорадка, сопровождаемая очень высокой температурой.
В начале апреля 1915 г., через несколько дней после вступления в Ван, меня вместе с другими больными и ранеными эвакуировали — сначала в Ереван, а оттуда в Тифлис, где поместили в госпиталь для раненых армянских дружинников.
В середине мая я вышел из госпиталя и чувствовал себя вполне окрепшим.
Еще в госпитале меня поразило и ошеломило сообщение о трагедии, постигшей западных армян в апреле 1915 г. Реакционное правительство младотурков учинило над ними зверскую расправу, уничтожив около полутора миллионов мирных жителей-армян. Это был первый случай геноцида в современной истории.
Я осмысливал происходящие события и очень нуждался тогда в добром совете и разъяснениях компетентного человека. Появилась потребность повидать Шавердяна: я видел в нем своего старшего советчика и наставника. Шавердян принял меня очень приветливо. Он подробно рассказал о ленинской оценке происходящей войны. Потом достал из какого-то ящика отпечатанную на тонкой папиросной бумаге газету «Социал-демократ», изданную в Женеве, со статьей Ленина «Война и российская социал- демократия». Кроме того, Дануш подарил мне брошюру Ленина «Что делать?».
В ленинских работах я нашел ответы на многие мучившие меня тогда вопросы. Особенно увлекла меня книга «Что делать?», которая и определила мои политические взгляды.
Дануш был искренне рад моему, как он сказал, прогрессу. Это еще более окрылило меня, и я решил открыть ему свою мечту: «Знаете, Дануш, я хочу вступить в вашу партию». Дануш улыбнулся и сказал, что не стоит очень торопиться, надо получше подготовить себя к такому решительному шагу. Он предложил мне обязательно прочитать несколько ленинских работ, в частности книгу «Шаг вперед, два шага назад» и работу «О праве наций на самоопределение». И посоветовал познакомиться с брошюрами Шаумяна и Сталина по национальному вопросу, а также с книгой Плеханова «Наши разногласия». Я сказал, что скоро уезжаю в деревню и собираюсь там, кроме того, начать изучение первого тома «Капитала» Маркса.
Моему приезду мать была бесконечно рада. Отец тоже был доволен, но он не любил бурно выражать своих чувств. Мать очень боялась, как бы меня не убили на фронте.
В то лето я поработал довольно плодотворно. Прежде всего, конечно, прочитал и даже законспектировал книги, которыми снабдил меня перед отъездом в деревню Шавердян. Однако настоящие трудности начались у меня, когда я приступил к изучению первого тома «Капитала» Карла Маркса. Помню, что, прочитав первую главу, я многого просто не понял. Однако решил не сдаваться. Стал читать второй раз. Кое-что стало яснее. Тогда я решил попытаться изложить письменно то, что мною было прочитано. Читал вновь и записывал. Постепенно я привык к его стилю и манере изложения, и дальнейшее чтение шло уже вполне нормально.
Вернувшись в Тифлис в конце августа, я, естественно, первым делом решил навестить Шавердяна, поделиться с ним результатами своей учебы. Расставаясь, Шавердян дал мне очередную порцию книг по марксистской теории и составил довольно большой список книг, которых у него в личной библиотеке не оказалось: он сказал, чтобы я сходил с этим списком в городскую библиотеку имени Пушкина к работавшей там коммунистке Джаваире Тер-Петросян (сестре знаменитого Камо), которая, по словам Шавердяна, достанет для меня все рекомендованные им по списку книги. Впоследствии я делал это неоднократно, и Тер-Петросян стала моей второй «благодетельницей» по части снабжения марксистской литературой.
Как-то я напомнил Шавердяну о его обещании помочь мне вступить в партию. «Ну что ж! — ответил он. — Теперь ты, по-моему, уже достаточно созрел для этого. Тебя хорошо знают наши активисты. Можно подумать и о твоем приеме».
И действительно, в ноябре 1915 г. я был принят в партию. Мне сразу дали и партийное поручение: вести пропагандистскую работу среди учащейся молодежи. Главными вопросами наших собеседований стали актуальные проблемы войны, задача борьбы за свержение самодержавия, национальный вопрос.
Перед началом нового 1915/16 учебного года я пришел в семинарию и попросил у администрации разрешения поступить в тот же шестой класс, из которого я ушел при отъезде на фронт. При этом я дал обязательство пройти программу шестого класса за первое полугодие, а со второго полугодия перейти в седьмой класс и закончить его вместе со всеми, то есть фактически за один год пройти два класса.
Выпускные экзамены прошли у меня вполне успешно. Лишь по злосчастному пению да Закону Божьему остались стабильные тройки, хотя по трем другим религиозным предметам я получил пятерки. Только по русскому языку мне поставили — и притом справедливо — четверку: подвела устная речь. У меня тогда почти не было разговорной практики на русском языке, хотя по русской литературе и письменной работе я имел отличные отметки.
Возвращаясь ко временам учебы в семинарии, невольно удивляешься, как много ее воспитанников, и в первую очередь учеников нашего класса, впоследствии стали видными советскими и партийными деятелями! Тому были, конечно, свои причины.
Во-первых, в семинарию поступали дети из необеспеченных или малообеспеченных семей. Состоятельные родители отдавали своих детей в гимназии, реальные или коммерческие училища, где было платное обучение. Поэтому в семинарии создавалась более однородная по своей материальной обеспеченности демократическая среда, наиболее восприимчивая к революционным идеям.
Во-вторых, время, в которое мы учились, было периодом нарастания революционных сил между двумя русскими революциями. Революция шла к своему подъему. Марксистский кружок, который мы организовали в 1912 г., впитывал все новых и новых способных и революционно настроенных юношей. Все они к 1915– 1918 гг. вступили в РСДРП и вели в ней активную деятельность.
Значительную роль играло и то обстоятельство, что преподавание в семинарии находилось на достаточно высоком уровне. Большинство наших учителей получили высшее образование в Германии, Швейцарии и Франции. Многие из них придерживались либерально-демократических взглядов.
Вообще же следует сказать, что хотя наше учебное заведение и именовалось духовной семинарией, по своей учебной программе, пожалуй, семинарией в точном смысле слова не было. Среди учителей был только один священник, преподававший Закон Божий. Было еще четыре религиозных предмета, но они не занимали более двух часов в неделю. Остальное время было целиком посвящено изучению общеобразовательных предметов: математики (включая алгебру и геометрию), географии, литературы, физики, химии, ботаники, зоологии, психологии и физиологии. По сравнению с гимназией, у нас был обязателен только один иностранный язык: французский или немецкий — по выбору. Помимо современного армянского языка мы изучали еще и древнеармянский. Кроме того, преподавались история и география Армении и педагогика.
Все это имеет свое объяснение. Дело в том, что при царском строе запрещалось иметь гимназии и
