нибудь службу. На первое время хотя бы телефонистом. Работа эта немудреная, особых знаний и опыта не требует». И тут же написал письмо своему знакомому на промыслах Манташева, прося его устроить меня телефонистом в свою контору. Однако эта попытка, как и две последующие, не удалась. Денег на гостиницу у меня не было. Пришлось ночевать на столе, застеленном газетами, в Бакинском комитете партии.
Цинцадзе выдал мне из средств комитета небольшое денежное пособие на еду. Его мне хватило дней на десять. А тем временем я стал выполнять отдельные поручения комитета партии — ездить по районам, ходить на собрания, беседовать с рабочими, выступать с речами. Вскоре товарищи из комитета, видимо убедившись, что я могу быть полезным партийным работником, взяли меня на платную работу, и я стал пропагандистом Бакинского комитета партии.
Каждый день с раннего утра и до позднего вечера я находился в нефтепромысловых районах Сабунчи, Балаханы, Забрат, Биби-Эйбат. С промысла на промысел меня возил пожилой неграмотный дагестанец Казы Мамед, до фанатизма преданный делу революции.
Первое время собрания проводились нами главным образом среди рабочих-армян в помещении столовой, до и после обеда. Я был тогда очень загружен этой работой. Главной задачей выступлений было сплочение рабочих вокруг нашей партии, разъяснение необходимости борьбы за прекращение войны и заключение справедливого мира, за переход всех помещичьих земель в руки крестьян, за рабочий контроль над производством, за переход власти к Советам рабочих депутатов.
Ашхен сохранила несколько моих писем, написанных в тот период. Ниже привожу одно из них:
30.12. 1917 г.
Ашхен!
Пишу письмо… Правда, пишу с большим опозданием. Наверное, тетя беспокоится. Наши домашние тоже, конечно, беспокоятся. Сегодня им тоже напишу письмо. Я очень рад (и ты, наверное, рада?), что тебе дали достаточно длительный отпуск. Мне остается только пожелать (но, может, и напрасно?) весело провести время. Ты свое время старайся использовать и для чтения. Между прочим, я записан в Пушкинской библиотеке. Мой читательский билет, кажется, у Гайка или Маник. Прочитай «Историю Французской революции» Глоса. Некоторые книги Максима Горького мне здесь дадут и я пошлю тебе. Можешь пользоваться и книгами, которые лежат в моей корзине.
О чем еще написать? Да, не думай ради бога, что эти строки я пишу для наставления. Пишу, потому что тебе что-то другое не могу написать. Ну, а если это и наставление? Ведь у всех старых людей есть привычка и право наставлять других.
Так или иначе, верно, конечно, что я твой старик, и у меня появляется желание давать тебе наставления.
Передай привет тете Габо, Гайку и детям. Привет также Астхик и Арусяк. Им также я обещал написать письмо, но до сих пор не написал. Сейчас тем более не могу написать, поскольку в школах каникулы, а я знаю только школьный адрес Арусяк, и, к сожалению, не знаю домашнего адреса. Ничего, я сделаю так? Напишу тебе, а ты передашь им.
Я очень хорошо себя чувствую. Особенно после приезда Георгия. Целыми днями я занят, а если выдается свободное время (что очень редко бывает) проводим его с Георгием. Время, в отличие от Тифлиса, здесь проходит так, что забываешь себя, свое «я» сливается в общее с товарищами, живешь жизнью общего и забываешь личную жизнь. А это великое дело, особенно или только в те времена, когда личная жизнь не является утешительной, а скорее всего пустая, неопределенная и безнадежная.
Преимущество Баку для меня, по сравнению с Тифлисом, в том, что окружающая жизнь полностью захватывает. Днем до трех часов работаю в редакции газеты «Известия Советов рабочих и солдатских депутатов». После работы вместе с Георгием идем в кооперативную столовую обедать (должен сказать, что очень хороший, чистый и вкусный обед дают). После обеда сразу садимся на поезд, идущий в сторону рабочих поселков, которые иногда находятся на расстоянии 10–15 верст. Иногда приходится очень долго идти пешком. Например на этой неделе два дня назад, когда падали крупные хлопья снега и было достаточно холодно, а под ногами грязь, в сопровождении одного рабочего мы прошли по нескольким заводам и организовывали там лекции и митинги.
Впечатляюще смотрятся Балаханы. Этот огромный нефтяной мир, где возвышается лес черных огромных вышек, одна к другой, и многочисленные механизмы, грохочущие и свистящие. Нефтяным маслом окрашенный, странный, оригинальный, впечатляющий лес, с рабочими, также пропитанными нефтью, и составляет этот город нефтяных вышек. Город, в котором, кроме грязных рабочих, никого не встретишь. Пройдешь верст 10 и более, а кругом одни заводы и рабочие. Нет роскошных или нарядных домов, оранжерей, садов, парков, разукрашенных дам или толстопузых господ. Иногда только фаэтон промчится рядом, везущий управляющего или инженера, и внесет диссонанс в жизнь рабочего города. Шагаем по грязи. Валит снег. То бьет по лицу, то как бы нежно целует лицо, от нашего тепла тает, и вода медленно стекает с нас на землю. Шагаем по грязи, по мягкой смеси снега и грязи. Впереди шагает карабахский богатырь, рабочий Микаэл, который с 1905 г. работает в нашей партии. Работает без устали. Своей работой, энергией воодушевляет нас. Местные рабочие передают нам, внушают нам свои чувства и надежды, дают нам смысл жизни, а мы даем их чувствам содержание.
После того как мы прошли 4 версты, наконец дошли до нужной нам нефтяной вышки, ориентир которой нам был дан «Мирзоев 9-я группа». Рабочие сидят вокруг огромной нефтяной печи. Мы подходим, садимся с ними и греемся. Как хорошо после холода и снега посидеть у горячей печи, расслабиться от тепла и впасть в мир собственных романтических грез и размышлений. Постепенно подходят другие рабочие: измученные, в грязной и истрепанной одежде… Тут я начинаю выступать. В начале я не знаю, что буду говорить, и даже о чем. Но после того, как начинаю «Товарищи рабочие!», слова текут друг за другом сами. Говорю, говорю, выражая как бы за них их боль и протест, зародившиеся в их сердцах. Кажется тебе, что ничего еще и не сказал, что многое еще надо сказать, выразить наши общие чувства, идущие от души, высыпать огонь, который горит внутри тебя, чтобы зажечь этим огнем слушателей. Вдруг твой товарищ шепчет на ухо «заканчивай» и показывает на часы.
Рабочие окружают нас, задают вопросы, просят приходить еще. Угощают нас чаем и куском хлеба, не пожалев поделиться своим фунтом хлеба.
Довольные тем, что мы вдвоем, что делаем дело, которое дает нам ощущение радости жизни счастливых людей, снова направляемся в путь — на другой завод в трех верстах отсюда. Темнеет. Опять шагаем по грязи и лужам, уже ничего не видя из-за сумерек и крупного снега. Доходим до «5-й группы Мирзоева»…
Наконец возвращаемся на вокзал, садимся в вагон, в нем кроме нас — никого. Выбираем купе потемнее. От усталости растягиваемся на сидениях. Радостное и приподнятое настроение сменяется размышлениями — у каждого о своем. Мои мысли уносят меня далеко. Настроение становится неопределенным, иногда даже с мрачными нотками, иногда с нежными, но безнадежными мыслями.
Но, конечно, я пишу глупости. Когда на Кавказе яркие и светлые надежды покрываются черными тучами, как будто нагнетающие картину ада, то надо в это время думать, как прекратить сползание в ад — и больше ни о чем.
В Баку, как и в целом на Кавказе, сейчас очень тревожное положение. Баку это узел, где соединяются и борются друг с другом и ищут решения все национальные и классовые противоречия…
Обо всем этом я еще напишу тебе через несколько дней. Только скажи тете, что ничего опасного для меня нет и я чувствую себя хорошо.
Сегодня, вот прямо сейчас, я иду выступать с лекцией. Времени поэтому больше нет.
А.Микоян
Но по-прежнему денег у меня хватало еле-еле только на еду. О квартире нечего было и думать. Поздно вечером, когда работа в комитете кончалась, я расстилал на столе газеты, сооружал себе из кипы разных бумаг подобие подушки и ложился спать. Одеяло было не нужно: стояла жаркая погода, к тому же и спал я не раздеваясь. Было условлено, что вставать я должен рано, часов в шесть, приводить в порядок помещение, потому что утром в комитет по дороге на работу приходили рабочие-активисты, чтобы забрать по нескольку экземпляров газеты «Бакинский рабочий» — для распространения среди рабочих на промыслах. Я никогда не высыпался. И тем не менее с каким-то особым теплом всегда вспоминаю это время.
Как-то в мае 1917 г. меня пригласил к себе домой Шаумян. Жил он тогда на окраине города, в домике,
