— Извини, Николай Филиппович…
Нельзя терять веру, терять надежду спасти человека за бортом.
Боцман полез на мачту.
Ту-у-у!.. Ту-у-у!.. Ту-у-у! — равномерно, с короткими паузами затрубил тифон. Он посылал свой зов в непроницаемый туман как береговой ревун, как звуковой сигнал маяка.
Тифон будто отсчитывал время.
— Стоп машина!
Звякнул телеграф.
— Надо переждать, — сказал капитан.
— Да. Рискованно. Налететь можно.
Гена Кудров включил локатор.
Свайка выбежала на мостик и вытянула вперёд острую мордочку. Судно по инерции скользило вперёд.
— Малый назад!
Под кормой опять забурлил винт.
— Стоп машина!
Всё стихло.
— Наблюдение продолжать!
Ожил смолкнувший было тифон: ту-у-у!.. Ту-у-у…
Ту-у-у! Ту-у-у! — ещё раз пробасил тифон и затих.
— Полная тишина! Всем слушать!
И экипаж смотрел и слушал, слушал и смотрел.
Свайка будто взбесилась. Скачет, бегает туда-сюда, прыгает на банкетку, кладёт передние лапы на планшир, опять прыжком на палубу. Заливается, заходится лаем. Бросилась капитану в ноги, обратно стремглав на крыло.
— Хозяина чует, — сказал капитан и на этот раз не сумел скрыть волнение на осунувшемся лице.
— Первую шлюпку на воду!
Пал Палыч кинулся к трапу.
— Стойте! — крикнул вслед Кудров. — Свайку!
— Второй помощник! Взять в шлюпку Свайку!
Белая шлюпка с матросской дружиной в оранжевых нагрудниках погрузилась в туман.
Взревел движок, заглох, отчихался, зарокотал стойко и уверенно.
В синее небо жаворонком взлетел отчаянно весёлый лай.
Он не успел даже крикнуть. Водяная гора навалилась, швырнула его вместе с длинной стрелой. Она была голой и мокрой, и Лёшка скользнул по ней, как по лестничным перилам. Конец трубы с маху оборвал штормовой леер, сбил стойку релинга. Волна подставила Лёшке спину — и понесла…
Сначала вверх, потом в сторону, оттолкнулась от судна и схлынула в океан.
Он беспомощно кувыркался в плотной белой кипени, судорожно хватал ртом воздух, когда на доли секунды оказывался на поверхности, и опять погружался с головой в бурлящую тугую массу.
Волна несла его, как перо чайки, как спортсмена на сорф-боте.[3] Только он не стоял, а лежал, и не на доске для сорфинга, а завёрнутый в оранжевый поплавок-нагрудник. Его несло с сумасшедшей скоростью, и волна могла домчать его до Африки или Мадагаскара или высадить, как Робинзона, на необитаемый остров. Но волна вдруг круто наклонила белую голову, и Лёшка по инерции полетел над водой, полетел и… провалился. Белогривая волна, словно лошадь, сбросившая наездника, легко устремилась дальше, а Лёшка остался позади, на малых волнах, как незадачливый седок на взрыхлённой земле.
Силуэт залитого огнями «Ваганова» маячил в недоступном далеке. И лишь тогда Лёшка до конца осознал, что произошло. Он был один в океане, и спасение, если только можно было рассчитывать на спасение, зависело от него самого. Прежде всего от него самого.
Сколько придётся или сколько он сумеет продержаться, трудно загадывать, но держаться надо до конца.
В голове промелькнули случаи, о которых Лёшка когда-то читал, слышал, видел в кино. Главное для человека, очутившегося за бортом, — выдержка.
«Беречь силы», — первое, что осмысленно приказал себе Лёшка. Всё, что он делал до этого — двигал руками, ногами, выплёвывал тёплую горькую воду, набирал полные лёгкие воздуха и хранил его, сжав плотно губы, — всё до этого он делал инстинктивно. Управлял автомат самозащиты, а не разум и воля.
Беречь силы. Не растрачиваться в бесполезном барахтанье, в безумной попытке доплыть куда-нибудь, догнать пароход. Максимально
Беречь силы. Сигналить фонариком — впустую. На таком расстоянии и топовые огни едва желтеют во мгле. Никто не услышит и твои крики о помощи.
Всё-таки он изрядно наглотался горькой, как микстура, воды. В животе булькало, в горле стоял тошнотворный ком.
Наконец его вывернуло, всего, наизнанку.
Отдышавшись, он почувствовал облегчение, а вместе с ним слабость. На берегу от такой слабости подламываются колени.
Свинцовый груз ботинок тянул вниз.
Лёшка перевернулся на живот, скрючился, расшнуровал и сбросил с ног набухшие ботинки. Брюки он решил не снимать. Заштилит, объявятся медузы… В океане они всякие водятся.
Акул он пока не опасался. Просто не думал о них. И глубина не тревожила. Не всё ли равно, сколько под тобою: два, двадцать или две тысячи метров?
Беречь силы. Океан стихает, притворяется тихим и благонравным; сделал своё дело и спокойно укладывается на отдых. Ложись и ты, его жертва, лежи, пока можно. Раскинь крестом руки, выпрями ноги. Голова — на затыльнике. В таком жилете можно и сто раз переплыть озеро Красное…
Отлёживаться подолгу не удавалось: лицо захлёстывало. Плыл он «по-собачьи», лениво и плавно подгребая под себя руками, и чуть-чуть ногами пошевеливал. Лишь бы держаться на плаву.
Океан смирнел и смирнел. Остатки кучевых громад ушли за горизонт. Тропическое небо было всё в звёздах. Как в планетарии.
«Как в планетарии». Так пишут в книгах. Он вспомнил, что ни разу не побывал в планетарии. И в Казанском соборе не был ни разу. Не сосчитать, сколько раз проходил мимо. Проходил, на солнышке у фонтана перед собором грелся.
Отец рассказывал, что его маму, Лёшкину бабушку, недалеко от Казанского убило, там, где памятная надпись на стене дома. Белым по голубому:
ГРАЖДАНЕ!
При артобстреле
эта сторона улицы
наиболее ОПАСНА.
Бабушку убили на другой, менее опасной стороне Невского.
Теперь и отца уже нет, и…
«Стоп, матрос! — остановил себя Лёшка. — Нельзя о таком думать сейчас».
Он стал искать знакомые планеты и созвездия, которые показывал ему Пал Палыч.
Вытянутый ромб Ориона, тлеющий Марс, Скорпион с загнутым внутрь хвостом, созвездие Льва…
Звёздное небо похоже на огни большого ночного города, когда на него сверху, с самолёта, глядишь.
Огромный старинный город с кривыми запутанными улицами. Только главный проспект — Млечный
