Тропа длиною в жизнь

Аймик понимал: с ним, уже не таясь, говорит Тот, кто возникал порой в видениях. Скрытый там, в глубине. Стремящийся вырваться, подменить Аймика собой. Он, Избранный, боролся, как мог. Но силы таяли, и подступало отчаяние. (Не выстоять.)

…Они остановились на ночлег у подножия невысокого холма, долженствующего хоть немного защитить от неизбежного ночного ветра, дующего всегда в одном и том же направлении. Вечер был тих. Такую тишину не назовешь мирной, нет; скорее – зловещей. Аймик, ползая на коленях, из последних сил своих завершал Огненный Круг, когда тишину нарушило птичье чириканье. Оно нарастало, и, всмотревшись в темнеющую степь, Аймик с удивлением увидел: окрест она, словно живая, шевелится от великого множества маленьких пичуг. Они кричали все громче и громче, и это нарастающее ритмичное чириканье казалось еще более зловещим, чем предшествующая тишина.

И вдруг все смолкло. И тревожное закатное небо от края до края беззвучно пересекла огромная стая больших черных птиц. Вороны…

Да, в этот вечер Огненный Круг дался трудно. Айми-ку казалось: противодействуют не только извне – изнутри тоже, хотя здесь были только он и Дангор. Сын, безучастный ко всему, сидел у костра, обхватив руками колени, и угрюмо смотрел в одну точку. От ужина отказался, резко мотнув головой. Молча достал из заплечника оленью шкуру, не глядя на отца, завернулся в нее и лег на траву.

(Что ж. Это самое лучшее, что можно сделать сейчас. Только бы уснуть.)

Наступил неуловимый переход от сумерек к ночи. Из-за холма поднимался зрак Великой Небесной Охотницы – огромный, воспаленный. Возобновившийся птичий ритмичный клекот звучал не умолкая, но как- то приглушенно (или это слух привык?). И вновь надвигалось ЭТО. Давящее, неумолимое, выматывающее душу нестерпимой тоской и отчаянием.

А ненавистный голос из глубины его «я» уже не скрывал издевки:

«Ну что? Много они вам помогли, твои могучие покровители? Говорил же тебе: покорись сам – и все будет хорошо. Даже сейчас еще не поздно, слышишь? Разомкни Круг и скажи: „Во славу Предвечной Тьмы, во имя Повелителя Мух…"»

Аймик медленно покачал головой. Нет. Будь что будет, но он не покорится. Этого те, другие, от него не дождутся. Быть может, они победят. Быть может, уже победили, но он, Аймик, будет стоять до конца.

…Во славу Могучих? Во имя Инельги? Нет. Во имя своей впустую прожитой жизни.

Вестник закрыл глаза и, больше ни на что не обращая внимания, прилег рядом с сыном. И сразу же провалился в кошмарные сны.

…Те, другие, стояли за Кругом плотной неподвижной стеной. Ждали. Они превратились в ОНО — единое, нераздельное, неодолимое…

А Дад был совсем рядом, не вне – внутри Круга. Добродушный, улыбчивый – совсем такой, каким казался когда-то, давным-давно.

(Кем разомкнут Круг? Или в нем и не было никакой силы?)

– Ты прав. В нем и не было никакой силы. Это ложь. Такая же ложь, как и твой лук, которым ты намеревался со мной покончить… (Такой участливый, такой мягкий голос…) — Не меня ты погубил – свою жену. И сына не спасаешь, а губишь. С помощью тех, кто лгал и лжет. Не тебе одному – всем людям… Да знаешь ли ты, какая участь была уготована твоему сыну Истинными Властителями?

Аймика внезапно захлестнул поток видений, похожих и непохожих на те, что являлись ему в Межмирье.

Очаги? Нет, это что-то совсем другое, хоть и огонь… И люди у огня не пищу готовят, а… Великие Духи, сам огонь дарит им невиданное оружие! Дангор вздымает ввысь что-то длинное, ослепительно блестящее и, очевидно, очень острое. И одежда на нем такая же сверкающая…

Это уже знакомо: люди верхом на лошадях. Только и сами они, и лошади в дивных ослепительных одеяниях. Во главе – Дангор, и конь его крылат…

И это знакомо: бои. Непрерывные бои; горит сама земля. Никто не может противостоять великомуДангору; кто противится – гибнет…

– Да! Да! – Голос Дада гремит в самые уши. – Только большой кровью можно освободиться от лжи и купить общее благо. Зато потом – счастье. Даром! Для всех и каждого…

И вновь замелькали видения, странные, непонятные, но… такие желанные, вызывающие тревогу и восторг. Ведь это Дангор, его сын…

(Но почему так нестерпимо воняет… Грибами? Нет, дохлятиной!) …принес людям благо и стал… (Да им теперь и охотиться ни к чему!..) …могучее самых могучих… (Великие Духи, да они по воздуху летают!) …единственным властелином Среднего Мира, которому покорны все и вся…

– Ну что, ты понял теперь? Понял, что ты хочешь отнять у своего сына?

«Да! Да!» – шепчет Аймик. (Ведь это только сон? Только наведенная Мара?)

– И чего ты испугался? Вам нужно было лишь выказать покорность Властелину, дарующему вашему сыну Силу и Власть. Разве позволил бы он Дангору и впрямь умертвить отца и мать?..

(Нет! Конечно нет; то был сон. И сейчас – сон.)

– А ты что сделал? Вместо того чтобы выказать покорность истинному Властелину и помочь сыну, ты убил свою жену. За что?

(Я?Ах да, конечно, моя стрела, – ведь Дад жив… Но ведь это – сон?)

– Но Властелин милостив и готов тебя простить. Не поздно даже сейчас… Только скажи: ты согласен? Ты готов?

«Да! Да!» – шепчет Аймик. (Какой длинный, какой запутанный сон…)

– ТОГДА ПРОСНИСЬ!

Аймик вздрогнул и открыл глаза. (Сон?)

Над ним двое. Дангор и Дад. Черный Колдун, совсем такой, как при жизни… (Так, значит, и вправду стрела поразила не его, а Маду?)

…захлебывается от смеха.

– Да, кровь необходима, – цедит он сквозь хохот. – И она сейчас прольется.

Веселье обрывается, и следует короткий приказ:

– УБЕЙ!

В руке Дангора копье. А глаза не пустые, как там, у Жертвенника. В них безумие и ненависть.

– Я… все… понял… ты умрешь… а я…

СЛОВО СВЕТА!

Словно кто-то за Аймика произнес Его, и рука сделала Знак Света, повинуясь чьей-то воле.

Не было ни вспышки, ни громового удара, но Мир как будто на миг покачнулся. Глаза Дангора закрылись, и, уронив копье, он рухнул навзничь как подкошенный. А Дад…

Аймик невольно содрогнулся. В этом существе, усохшем, почерневшем, не было ничего не только от прежнего Дада —он и на человека-то не слишком походил. Скорее на паука – так странно и уродливо изгибались его ноги и руки, явно перебитые во многих местах. Мертво отвалившаяся на грудь нижняя челюсть обнажала ряд мелких, не по-человечески острых зубов, а из разверстой глотки доносилась не членораздельная речь, а ни на что не похожий клекот. И две красные точки, светящиеся из глубины черных впадин, – разве это человеческие глаза?

И все же это существо жило – по-своему. Оно надвигалось на Аймика, тянуло к нему то, что было некогда руками, они удлинялись, вытягивались, скрюченные пальцы превращались в когти, и это было настолько омерзительно, что Аймика вырвало, прежде чем он почувствовал, что его с нежданной силой вздымают куда-то вверх…

(Небо завертелось и Небесная Охотница превратилась в сплошной огненный круг.)