туда, в неизвестное, без любопытства, смирения и покаяния.
Далиле много раз приходилось принимать последний вздох чужих и порой незнакомых людей, не пожелавших отдать его близким, родным: от обид, из вредности, из упрямства – по разным причинам. Далила не осуждала их, всегда находила слова утешения и, проводив в мир иной, не пугалась и не горевала – относилась к смерти философски почтительно: все там будем.
Но смерть тещи Свиридова ее потрясла. Казалось, Марья Ивановна не могла умереть, не дождавшись прихода Далилы и не сказавши того, что сказала. Прям-таки сцена из «мыльной оперы»: приди Далила позже на час или два, и Марья Ивановна позже и умерла бы, высказав наболевшее да душу облегчив.
Нелепое сходство настоящей трагедии с затертым дешевым сюжетцем, со штампом, излюбленным сериалами (которые, кстати, обожала теща Свиридова), больше всего поразило Далилу. Марья Ивановна ушла из жизни так артистично и так драматически, что возникал вопрос: какую цель преследовала злодейка-судьба, выписывая столь знакомый сценарий?
Ответ получила Далила чуть позже, когда сообщила Свиридову:
– Умерла.
Он схватился за голову и воскликнул:
– Как же я без нее?! Она же меня не простила!
Далила остолбенела:
– За что?
– За то, что мы ее не простили!
– А почему же вы ее не простили?
Свиридов, учуяв укор, переместил руки на сердце с головы и, страдая, признался:
– Она так думала, но мы-то ее не винили, не за что было ее прощать.
Губы его задрожали, голос явно срывался, но он, пересилив себя, продолжил:
– Моя теща святая, всю жизнь нам отдала: детям, внукам и правнукам.
Далила видела это и знала – жизнь Свиридова плохо скрывалась от глаз соседей, – но история с Леночкой как-то мимо прошла, а ведь очевидно: дело в этой истории.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – задумчиво прошептала Далила.
Гримаса боли перекосила лицо Свиридова, но голос окреп, стал невозмутимым и ровным, и губы уже не дрожали – он частично взял себя в руки и пролепетал:
– Леночку теща очень любила. Леночка наша похожа на тещу была. И внешне, и характером, и талантом.
– Талантом? – удивилась Далила, не знавшая за старухой талантов, кроме как водить за нос родню и соседей.
– Ну да! Теща же у меня талант, от бога художник, – радостно воскликнул Свиридов. – Такие картины в юности теща писала, зайдите как-нибудь, поглядите. У нас их немного осталось. Теща их прячет, а зря. Современным художникам так не суметь.
– Правда? – опять удивилась Далила.
На этот раз не тому, что покойница оказалась художницей, а тому, что Свиридов о ней как о живой говорит. А Марьванна при жизни похоронила себя.
– Теща талант свой зарыла, а Леночка единственная в нее удалась, – горестно продолжил Свиридов. – Никто из нашей семьи рисовать не умел и не умеет. А когда Леночка наша влюбилась, то все с тещей шепталась. Подолгу шептались они. Мы-то думали, что Ленка художницей будет, а она нам вдруг «замуж». Все в крик, на дыбы, а теща: «Не смейте Леночку трогать!» Так и выдали. А потом, когда Леночка руки на себя наложила, теща себе не простила. Характер ее сильно испортился. Все ждала, что мы начнем ее упрекать. Мы-то не упрекали, но сама она очень себя казнила. Как хоть умерла?
Далила его успокоила:
– Хорошо умерла, всех простила.
– Ей бы в бога поверить, – вздохнул Свиридов. – Без бога нельзя умирать – страшно и тяжело.
– Кажется, Марьванна поверила, – предположила Далила и, убеждая себя, сказала:
– Конечно, поверила, раз всех простила. Она к Леночке очень спешила.
– Значит, поверила, – успокаиваясь, согласился Свиридов. – А винила себя теща зря. Леночка не из-за картин, она от обиды из жизни ушла.
– А что за обида?
– Ее два друга любили. Знаете, как оно в молодости бывает: один только влюбится, и туда же второй. Что-то вроде соревнования у них, у пацанов.
– И чем это кончилось? – насторожилась Далила.
– Выбрала Леночка одного. Поженились, жили, и счастливо жили, а тут этот из-за границы приехал, второй. К ним не пришел, случайно Ленка с ним где-то столкнулась. Он ей подарки, то да се… Уж не знаю, как это случилось, но мужу Ленка с тем изменила, а муж ее не простил. И тот не женился.
Свиридов задумался, а потом вдруг сердито сказал:
– Вот теща все нам бубнит, что плохо Ленку мы воспитали, а ведь воспитывала сама. Никому подойти к ней не давала. А теперь плачет: «Ах, писала картины». При чем здесь картины? Она и писала-то их потому, что заработать пыталась. Гордая, в тещу пошла, у нас кусок хлеба просить не захотела. По дурости
