Вижу, и сама она уже никакая.
— Калина моя ты красная, — нежно ей говорю.
— С чего это? — удивляется.
— Докрасна раскалилась. Лицо у тебя, как помидор.
Ефросинья схватилась за щеки, охнула:
— Полыхают, горят, — и повалилась на землю.
Спрашивается, зачем я ее останавливала. Бежала девка себе и бежала, остановили — упала. Что теперь делать?
И я, с моим радикулитом (про коленную чашечку уж молчу) на себя подругу взвалила и с присущей мне легкостью…
Нет, не помчалась и не пошла — брыкнулась на бочок и грустно лежу, безрадостно думая: “Все, последних сил я лишилась. Теперь, хоть режьте, хоть вешайте, и шагу не сделаю”.
А вот и ошиблась: взлетела! Я еще ого-го-го! Взлетела и шагов сто пробежала, как только услышала шум машины.
Машины не ездят по дебрям и чащам!
Значит рядом дорога!
Я потянула подругу за руку:
— Фрося! Мы спасены! На мины! Вперед!
— Мне уже все равно, — ответила Фрося.
Совсем не любит себя, несчастная. Пришлось одной действовать ради общего блага.
Временно оставив подругу в кустах, мы помчались на шум!
Кто “мы”, спросите вы? Мы — это я, радикулит и моя коленная чашечка! Не оставлять же болячки подруге.
Глава 14
ПРИЯТНЫЙ СТРАХ
Цветочница тащила его за руку:
— Здесь рядом автобусная остановка, нам в самый центр.
День казался особенно солнечным, радостным. От счастья она порхала. Какое небо! Какой воздух! Шла очень быстро, почти бежала…
Он с трудом за ней поспевал. Не то, чтобы он не мог так же быстро ходить. Нет, он был все еще в форме. В прекрасной форме: по шесть часов в неделю проводил в тренажерном зале спорт-клуба, десять раз в месяц там же посещал и бассейн. И не болтался в воде, как другие, а на совесть плавал…
Все это так, однако бегать по улицам он не привык. Точнее, давно отвык. И многое ему мешало к тому же: портфель, респектабельность, галстук, костюм и… любопытные взгляды прохожих. Взгляды — особенно. Казалось, всем есть дело лишь до него.
Он сердился на всех, на себя и думал: “Не-ет, не в той я уже поре, чтобы прыгать козлом за девчонкой. Давит, давит собственная значительность. И референта мне не хватает. И водителя нет под рукой…
Важность сильно мешает — каждой порой чую ее.
А не чванство ли это? Да, одолело, видимо, чванство. А ведь мне с ним хорошо. Слишком много регалий легло на меня — тяжкий груз, без чванства нести его невозможно.
А она совсем не такая. Свободная, легкая, словно пушинка, а я, как старый медведь, косолапой трусцой с трудом за ней поспеваю. Со своими регалиями и дурацким портфелем. Надо было сдать его в камеру хранения к чертовой матери, нет же, таскаю с собой. Ладно портфель, а куда деть костюм?
И туфли. Ходить по асфальту в них невозможно — лишь по коврам.
А она где угодно может ходить: прекрасна будет везде, потому что не корчит из себя сверх кого-то.
А я корчу. Представляю, как я смешон”.
Будто уловив его настроение, она сбавила темп. И руку его отпустила, и пошла впереди, чтобы не привлекать к их паре внимание.
Шла и, ругая себя, время от времени оглядывалась: не отстал ли, идет ли за ней, а вдруг сбежал.
Больше всего она боялась, что он передумает и незаметно растворится в толпе. Потому и оставила его за своей спиной, чтобы не лишать выбора. Пускай идет, если хочет. В конце концов, ни кому не навязываюсь.
Гордая. Она была очень гордая.
Но когда подошла к остановке и увидела свой автобус, испугалась.
“Сейчас, я сяду, а он нет! Помашет рукой и виновато пожмет плечами, мол не судьба. И по часам постучит еще пальцем: спешу, вспомнил про заседание, неотложные, мол, дела…”
Она вспыхнула, внутри словно что-то взорвалось и в воронку от взрыва ухнула вся душа — на сердце легла пустота, мир потускнел, солнце погасло, небо тучи заволокли, ветер поднялся, наполняя воздух тяжелой асфальтовой пылью, и губная помада на губах сразу стала неуместной, шероховатой, даже противно-колючей. И прическа показалась дурацкой. И платье — розовое, как детский ночной горшок — захотелось снять и навеки забросить. И свои ожидания позабыть. За них особенно стыдно. Ну не дура ли, жила себе и жила…
Она попыталась наперекор всему вернуться к нему, стать рядом, снова за руку его цепко схватить, но толпа подхватила ее и понесла к двери автобуса. Восстать против толпы не позволила гордость — вот такой парадокс.
“Я так и знала,” — горестно сказала себе она и, как на эшафот, шагнула на ступеньку.
Страшно хотелось оглянуться, позвать его за собой, но она была упряма. Упряма и очень горда. Потому чаще других оставалась одна. За то и любили ее фиалки. Шагнула, не оглядываясь. Будь что будет.
Он тоже паниковал. Напряженно шел за нежным, прекрасным, волшебным, боясь потерять ЭТО в чужой агрессивной толпе. Ему все время казалось, что стройная тоненькая фигурка растворится, и он потеряет ее навсегда! Еще недавно совсем он не знал, что она есть на свете, но теперь потеря этой чудесной девушки воспринималось тяжелой утратой. В душу заползали растерянность, боль и страх. Он давно уже ничего не боялся, но вот теперь стало по-настоящему страшно.
“Где? Где я буду ее искать? Даже имени ее не спросил, (не дурак ли) даже где живет не узнал”.
В панике он забыл, что найти ее очень просто — там, где увидел впервые. Адрес простой: цветочный магазинчик, метро…
Но он об этом забыл и, грубо расталкивая прохожих, отчаянно старался не отставать, потому что поглощенная своими переживаниями она снова пошла очень быстро — так, как привыкла ходить.
Увидев, что она направилась к автобусу, он успокоился, — теперь-то мы вместе, — и снова разволновался.
“Черт! — мысленно выругался он. — К дверям хлынула толпа, я что-то должен сделать. А что? Должен раскидать всех и занять ей место. Но как это делается? Раньше умел, но так давно не ездил городским транспортом, что разучился. Подумает, что я вахлак, что даже не смог ей место занять…
Да, я вахлак, черт возьми! А почему мы едем автобусом? Почему не взяли такси?
Потому, что я, дурак, не подумал об этом, вовремя не сообразил. Теперь она точно решит, что я жадный.
Как глупо. Совсем разучился ухаживать за простыми девушками…
Что они любят? Если в ресторан не захотела, может отказалась бы и от такси…
Черт, какой я кретин!”
С этой мыслью он сел в автобус, очень вовремя сел — двери сразу закрылись. Народу набилось в салон очень много, ехали, терлись друг о друга, как в бочке селедки, всем сильно мешал его огромный портфель. И сам он всем чрезвычайно мешал. “Мужчина, с вашими габаритами ездить надо в такси!” “Или ходить пешком!”
Унизительно, если она это слышит!
Он испуганно оглянулся — она далеко.
Несколько минут он сомневался, стоит ли протискиваться к девушке, будет ли это прилично и не пострадает ли его костюм: галстук его был уже на плече. На чужом. И по туфлям кто-то топтался.
Осознавая свою беспомощность, он страшно злился. В конце концов решился и, протолкнувшись к ней, шепнул:
