— Да-аа?
Леха еще раз поскреб в затылке, глянул на дверь кабинета Сан Саныча и приказал:
— Ты вот что, Ада, иди-ка сегодня домой.
— А как же уборка? — растерялась она.
— Завтра. Сегодня здесь жарко будет.
Он подтолкнул ее к выходу и гаркнул:
— Атас!
Все двери мгновенно распахнулись; в холл высыпали пацаны Сан Саныча.
“Все в порядке”, — подумала Липочка и довольная поспешила к Роману.
А что же Роман? Что поделывал он прошлой ночью?
А вот что. Заполучив в свое распоряжение не только мужа, но и мнимого любовника подруги, Глафира обрадовалась и для начала решила показать себя с самой лучшей стороны.
— Ты голоден? — сразу спросила она.
Спросила, надо заметить, для вида, как подобает хорошей хозяйке и очень удивилась, получив ответ:
— Да.
— Тогда иди на кухню, там всякой еды полно, — поморщилась Глафира и, с опаской покосившись в сторону спальни, добавила: — Только не топай, у меня гости.
Как раз этого она могла и не говорить: Роман уже неплохо и сам разобрался что происходит в ее квартире. Пока Глафира заговаривала зубы Желтухину, Роман отправился в кухню и… съел его манную кашу. Съел из чистой мстительности, без всякого аппетита. А время на месте не стояло: дело шло к ночи. Просидев под кроватью несколько часов кряду, Желтухин нешуточно проголодался. В конце концов ему надоело слушать трели Глафиры, он осмелился бунтовать.
— Хватит! Соловья баснями не кормят! Каши давай! — потребовал Желтухин.
— Сейчас, голубок! — ответствовала Глафира.
Порхнув в кухню, она удостоверилась, что путь свободен и повела любовника “на кормеж”. Увидев пустую тарелку, (кстати, уже третью) Желтухин закричал:
— Оба-на! Опять что ли стрескал? И снова я?
На этот раз Глафира смутилась:
— Ну почему, Ваня, ты. Теперь уже я.
Она заглянула в кастрюлю и с удивлением обнаружила: самое большее, что там осталось, так это одна порция.
— Что ты привязался к этой каше? — рассердилась Глафира. — Еды полно, а он заладил: каши да каши.
Не слушая ее, Желтухин саморучно наполнил тарелку, выбрал ложку побольше и с ворчаньем присел к столу. Но приступить к трапезе не успел: в самый ответственный момент по “доброй” традиции из прихожей донесся звонок. Весьма настойчивый.
— Черт возьми! — прорычал Желтухин и, не разбираясь уже кто явился, сразу понесся к себе под кровать.
А пришел… Пончиков, муж Глафиры.
Нет-нет, он не вернулся из командировки, он никуда и не уезжал. Глаша жаждала повторить “подвиг” Липочки и потому обманула Желтухина. Иначе, как загонишь его под кровать?
В общем, Пончиков вернулся домой. И пришел он в том самом состоянии, в котором и жил все последние дни — лет эдак… Короче, давно. А на этот раз все обстояло даже хуже, гораздо хуже: он неудачно упал прямо в грязь, о чем свидетельствовали буквально все детали его одежды.
— Тьфу ты, свинья! — возмутилась Глафира и, спасая свой Евроремонт, потащила супруга в ванную.
Там под холодной водой Пончиков мгновенно протрезвел (не слишком, слегка, только слегка) и испытал мучительнейшее чувство вины, о чем тут же слюняво сообщил жене, взбесившейся по непонятной причине.
— Ты где так, скотина, нажрался? — вдруг пожелала знать Глафира.
И Пончиков понес, такое понес… Андроны едут, иначе и не скажешь, чушь, форменная чепуха. Однако Глафира наблюдать как едут андроны у мужа не пожелала и, вопреки обычаю, оскорбилась. Все заверения в любви она злостно не принимала и вела себя в буквальном смысле холодно: сколько Пончиков ни просил, так кран горячей воды и не открыла, ледяной поливала беднягу. При этом, поджав губы, она демонстрировала высшей степени недовольство, что перенести муж никак не мог. Он так складно врал (как ему казалось), что пора бы уже и поверить, а, поверив, простить. В конце концов, утомившись объясняться с молчаливой Глафирой, он (на свою голову) вопросил:
— Глашка, ты че такая надутая?
И тут Глафиру прорвало.
— Ха! — закричала она, мгновенно переходя от психологического давления к физическому. — Че я такая надутая?! Брехло! Каждый день меня надуваешь и еще спрашиваешь?! Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!
Дальнейшее столь очевидно и заурядно, что нет смысла и продолжать.
Тем временем Роман, пока Глафира препиралась в ванной с мужем, сгонял в кухню и, давясь, слопал последнюю порцию Желтухинской манной каши. Слопал, разумеется, из чистой мести, мол будет знать!
После этого он залег на свой матрас и с чувством облегчения приснул, ни о чем не беспокоясь: ведь Глафира заверила, что здесь его не потревожит никто. Заверила и не солгала, хоть в мыслях и обратное держала. Но так уж вышло, что ей действительно было не до Романа, а ведь тайно она, чертовка, мечтала его совратить.
И совратила бы, думаю, но ночь случилась чрезвычайно дурная — бедняжка Глафира уж не рада была и сама, что затеялась с авантюрой. Обычно в любви Глафире везло, а тут обозлились на нее сразу все Купидоны. Поначалу все согласно ее плану шло. Отмыв Пончикова, она, не тратя времени зря, в кровать его уложила и рядом легла сама. Легла и, сразу отвернувшись, заявила, упреждая законные супружеские домогания:
— Я устала, как собака.
— А я, как кобель, — бодро сообщил Пончиков, ни о чем таком крамольном и не помышлявший.
Желтухин — невольный свидетель семейной исповеди — мысленно хихикнул у себя под кроватью. Со всей самокритичностью он констатировал, что имеет гораздо больше прав на такой диалог, поскольку действительно в конце дня устает тем самым образом, о каком наивно помянул Пончиков. Чего нельзя, кстати, сказать о самом Пончикове, который в смысле кобелирования полнейший профан — иными словами, сама чистота и святость.
Подобные мысли навели Желтухина на очень неприятные раздумья о нравственности. Бедняга начал гадать есть ли нравственность эта в природе или она всего лишь плод фантазии его классной руководительницы, Аллы Сергеевны Коровиной, поскольку в открытую о нравственности говорила только она. Гадать он начал как-то неожиданно, потому что раньше вопросами не задавался и всю жизнь был склонен думать, что нравственность — действительно плод фантазии старой девы Коровиной. Так сказать, болезнь ее, измученного половым воздержанием, ума.
Исходя из этого Желтухин до сей поры пользовался девизом: “Живи, как тебе удобно, плюй на других столько, сколько тебе позволят и не забивай мозги бесполезной нравственностью”. И неплохо жил.
А тут, аскетично лежа под кроватью и глядя на цинизм распутной Глафиры, Желтухин представил себя Пончиковым и вдруг возжелал нравственности. И сразу уперся в проблему есть ли она, нравственность?
Окинув мысленным взором поступки друзей и знакомых, можно было бы сделать вывод, что если и есть, то самую малость. Следовательно, нравственность не в природе человека. Но тогда откуда берется совесть? И зачем она человека грызет?
Вопросы совести были особенно близки Желтухину, поскольку вставали они перед ним ежечасно, чтобы ни делал он. Вот и сейчас, лежа под кроватью, он подумал, что много в жизни творит зла, вспомнил о подло обманутой Липочке и закручинился. Так закручинился, что захотел вернуться из командировки немедленно и загладить вину.
Это случилось как раз в тот миг, когда Пончиков громко захрапел, а Глафира собралась лезть под
