ничем помочь не может. Вплоть до более конкретного отказа — если она сообразит что все разговоры об интервью были просто приманкой, и ее возмутит моя не слишком хорошо замаскированная хитрость. А вдобавок я совершенно не была уверена, что она учится здесь, — это могла быть ошибка. Означающая, что я зря потеряла полдня — и осталась в том же тупике, в котором была.
— Вы знаете, Юлия… — Моя собеседница замялась, и я напряглась немного, продолжая тем не менее улыбаться. Как бы говоря, что это очень мелкая просьба и не стоит ее воспринимать как нечто глобальное — и уж тем более не стоит мне отказывать. Мне, так уважающей Иняз, его деканов и преподавателей, так стремящейся рассказать об этих замечательных людях всей стране. — Знаете, лицо мне кажется знакомым. Но… Я ведь декан только с осени, до этого была завкафедрой французского — а девочка, возможно, на английском учится или испанском. У меня пять курсов, столько лиц, сами понимаете…
— О, конечно, я вас понимаю! — воскликнула, сообразив, чем вызвана ее заминка. — Конечно! Может быть, вы мне подскажете, кто знает, — я схожу, и…
— Нет, нет, подождите — я сама узнаю! — Видно, перспектива дать интервью ее окрылила, так что она встала поспешно, даже вскочила, делая шаг к двери. — Да, вы меня подождите у секретаря — понимаете, здесь столько документов, печатей, у нас не принято оставлять никого в кабинете в свое отсутствие. Хотя нет, нет — вы же не студент, вы лучше посидите здесь, а я быстро, я сейчас…
Ей, кажется, стало неудобно — хотя я вполне могла подождать ее за дверью, я не обидчива.
— Может быть, чай или кофе? — Похоже, она пыталась загладить промах, опасаясь, что я оскорбилась. А может, ей требовалось время, чтобы выяснить насчет девицы, — и не хотелось, чтобы я сидела тут праздно и смотрела на часы, и думала, что плох тот декан, который не знает в лицо всех своих студентов, и вряд ли она заслуживает того, чтобы у нее брали интервью. — Я скажу секретарю, вам сделают — а я быстро…
— Не стоит! — ответила без колебаний, не доверяя тому кофе, который сделает ее секретарша, — наверняка ведь растворимый, который я ненавижу. И уж тем более не желая чаю. — Спасибо, но ничего не надо…
Мне показалось, что она уже меня не услышала. Что, не дождавшись моих последних слов, закрыла за собой дверь, оставляя меня наедине с моими мыслями — и надеждой на то, что план все-таки сработает. И мне повезет — на пустом месте.
Просто потому, что после нескольких неудачных встреч мне обязательно должно повезти…
…Яшка застал меня в ванне. Я буквально полчаса как туда легла, решив, что надо позволить себе расслабиться, что я это заслужила. Все-таки такая суета была последние дни, бесконечные звонки и встречи по поводу Улитина. И целых два материала сделала — интервью с борцом и статью о том, как у нас снимают кино.
Так всегда бывает — ищешь фактуру для одного материала, попутно находишь что-то другое. И в общем, мне надо было немного отдохнуть — тем более после пары приятных часов в японском ресторане, изысканной еды, фантастических пирожных и порции сакэ.
Я заранее запланировала себе этот отдых — еще когда, выйдя из ресторана, села в «фольксваген». Подумав, что расследование мое подошло к концу, ходов больше не осталось и в принципе можно начать писать материал — потому что Кисин вряд ли выполнит мою просьбу свести меня с теми, кто работал с Улитиным. Мне так показалось — что мысль не вызвала у него энтузиазма. А значит, все кончилось — вся суета, беготня, бесконечные гадания по поводу того, с кем еще связаться, бесконечные размышления о том, кто именно его убил. И это стоит отметить.
Мне понравилась эта идея — я люблю устраивать себе маленькие праздники.
С такой сумасшедшей жизнью это просто необходимо. И я еще по пути домой сказала себе, что сегодня приготовлю лазанью — съеденные суеи желудок уже забыл, это специфика японской кухни, блюдами которой наесться невозможно, тем более десятком рисовых колобков, — открою бутылку вина, поставлю любимых своих «Джипси кингз», испанских гитаристов, и посижу, сама с собой, отмечу окончание расследования. И может быть, даже заеду в булочную около дома, куплю пару пирожных — гулять так гулять. И обязательно полежу часок в йанне, а то и два — щедро побрызгав воду любимой туалетной водой от Готье. А потом натрусь кремом от него же-и буду лежать и наслаждаться запахом. И может быть, даже гладить себя — ведь отдых должен быть полноценным, правда?
В общем, я развеселилась сразу в предвкушении праздника — плюнув на Улитина и все с ним связанное. И, потолкавшись в пробках, минут через сорок оказалась в районе дома. А еще через полчаса вошла в квартиру — держа в руках пакет с мясным фаршем, коробкой пирожных и бутылкой «Ламбруско», сладкого итальянского вина, которое больше приличествовало случаю, чем мое обычное столовое. И быстренько приняла душ, после чего прикрыла голое тело передником и занялась готовкой.
Лазанья в итальянской кухне не менее популярна, чем пицца, — просто пиццу разрекламировали по всему миру, открыв кучу специализирующихся на ней заведений, а лазанья осталась в тени. Причем незаслуженно — потому что она куда вкуснее. Хотя и сложнее в приготовлении — специальные листы нужны, плоские твердые прямоугольнички тонко раскатанного теста, и соус маринара из помидоров, лука, чеснока и оливкового масла, и бешамель еще, белый соус из сливочного масла, молока и муки. Трудоемко, в общем, — минимум полчаса на приготовление и еще столько же на стояние в духовке. Но раз праздник — стоит ли думать о времени?
Так что я трудилась охотно — резала лук с чесноком, помешивала булькающий в сотейнике соус, жарила на другой конфорке фарш, потом занималась бешамелем и терла сыр. А после аккуратно выкладывала фаршем и помидорным соусом уложенные в форму листы, накрывала их новыми листами, и так слой за слоем — пока не образовалось внушительное сооружение в несколько этажей. Которое я щедро посыпала сыром и базиликом — и залила густым белым бешамелем. И, отправив форму в духовку, открыла вино — вычитала давно, что бутылку лучше открывать минут за сорок до того, как начнешь его пить, чтобы оно, так сказать, подышало.
Было где-то восемь, когда я, отключив телефон, зажгла свечку и села за стол, ощущая себя так, словно в ресторане нахожусь, тихом и уютном. А в десять, вдоволь насладившись едой, вином и музыкой, отправилась наполнять ванну.
Телефон по-прежнему был отключен — а про пейджер, лежавший в прихожей, я забыла. Да и по идее не должна была услышать его из-за запертой двери. Но услышала — всего через каких-то полчаса после того, как залезла в ароматную горячую пену. Услышала как раз в самый неподходящий момент — когда порозовевшие и отяжелевшие от воды ножки лежали на бортиках, а между ними блуждали пальцы, легко касаясь чувствительных точек и заставляя меня вздрагивать, открывать рот и закатывать глаза.
Я никогда не представляю себе никого конкретного, когда занимаюсь самоудовлетворением — что-то неявное, неясное, расплывчато-туманное. Этакий полусон, отлет в виртуальный мир. И потому когда в этот мир ворвался перезвон пейджера, он сразу стал расползаться, отступать, уходя от меня, выталкивая меня в реальность. Будь иначе, я могла бы сказать себе, что это звонит он, тот, с кем я вижу себя сейчас, — но так как я никого не видела, то было понятно, что звонит некто, не имеющий к моему сладкому полузабытью никакого отношения.
Некто, кому я нужна по делу — и кто вполне может подождать.
Пейджер успокоился быстро — но через пару минут затрезвонил вновь. И снова замолчал, и снова затрезвонил. Видно, я очень была нужна тому, кто меня беспокоил, видно, он хотел найти меня любой ценой, где бы я ни находилась. И заставить отозваться, не давая этими постоянными повторами вызова себя проигнорировать, требуя моего внимания. Видно, этот некто попросил оператора пейджинго-вой станции вызвать меня десять раз через каждые две минуты — потому что пейджер разрывался буквально.
Я задумалась, кто бы это мог быть с таким срочным делом, и пальцы, тут. же заскучав, прекратили свое сладострастное блуждание под водой, а жирненькие ножки уныло соскользнули с бортиков, вызвав локальное цунами. Но вылезать мне все равно не хотелось — и я протянула руку к предусмотрительно захваченным с собой сигаретам, ждавшим меня на стиральной машине, и прикурила. И тихо выругалась, когда он опять заверещал, прямоугольный кусочек пластика, чертова машинка, лишающая человека покоя. И, бросив сигарету в остывающую воду, вылезла тяжело, накидывая на себя халат. Поминая не самыми добрыми словами того, кто оторвал меня от такого приятного расслабления, — но лениво поминая, потому что я собиралась ответить на вызов, а потом, допив остававшееся в бутылке вино, вернуться к прерванному занятию.
