кстати, привыкла отвечать за свои слова…
— Но я вам доверяю, Юлия Евгеньевна. — Он изобразил на лице такую веселую обиду. — Вы же убедились в том, что я вам верю, — а вы мне, значит, нет?
— О, это совсем не так. — Я возмутилась шутливо, хотя смотрела на него абсолютно серьезно. — Просто всякое может случиться — вдруг что-то помешает выходу статьи. Или кто-то. Она все равно выйдет, это я вам обещаю. — не в одной газете, так в другой, — но брать аванс, не зная, когда ты его отработаешь, на мой взгляд, аморально.
— Ну как знаете. — Он все еще улыбался, но не так широко — ему явно не понравился мой отказ и логичное, казалось бы, объяснение не устроило. Он хотел, чтобы я оказалась на крючке, — и отпускать меня так, чистой и непорочной, не слишком хотелось. Но я не могла взять деньги — значит, должна была его как-то расслабить.
— Не сомневайтесь, я приду за своим гонораром, поскольку он мне очень нужен. Понимаете, я тоже решила заняться меценатством, как и ваш банк. — Я не улыбалась, и он смотрел на меня внимательно, пытаясь понять, куда я клоню. — Дело в том, что ваш Валерий Анатольевич — он показался мне таким благородным, таким аристократическим, таким утонченным…
Он смотрел на меня молча, всматриваясь в мое лицо в поисках улыбки — но ее там не было. А я смотрела в сторону, больше всего желая сейчас, чтобы видеокамера была-таки включена вопреки его обещанию и фиксировала наш разговор.
— Дело в том, что я хотела бы преподнести ему в дар коллекцию дизайнерского теплого белья и колготок, — закончила я наконец, улыбнувшись невинно. — Весна такой обманчивый сезон, так легко простудиться — а я бы не хотела, чтобы ваш банк понес еще одну невосполнимую утрату…
Кажется, он все еще улыбался, когда мы прощались у ведущей на второй этаж лестницы, — я сама просила меня не провожать. И отвернулась, направившись в сторону двух стоявших у выхода охранников — а он стоял и смотрел мне вслед, я чувствовала его взгляд. Я не знала, что было в нем, что он означал — но по крайней мере секьюрити расступились, а потом еще один охранник открыл мне ворота, и я оказалась на улице.
Я не знала, что было в его взгляде, которым он смотрел мне в спину.
Уважение или ненависть? Облегчение от того, что я смоталась наконец? Или сомнения по поводу того, следовало ли ему говорить мне то, что он сказал, — следовало ли отпускать меня вот так, дав мне то, что мне было надо, но не получив взамен никаких гарантий, кроме моего слова?
Или в нем была угроза .разобраться со мной, если я нарушу все обещания?
Я не знала, и это не имело для меня никакого значения. Как и то, что я прекрасно понимала, что, поведи я себя иначе, покажи испуг, дай слабину, со мной говорили бы совсем по-другому. Меня бы задавили морально и всучили бы деньги, и я бы вышла отсюда, трясясь от пережитого и собираясь завтра же заявить главному, что тема бесперспективна. Потому что тот, кто разговаривал со мной, явно был профи в своем деле и чувствовал, с кем и как надо себя вести, кому и что можно говорить, с кем и как стоит поступать.
Мне вдруг пришла в голову мысль, что, возможно, это он встречался прошлым летом с Женькой Алещенко. С Женькой, который счел себя самым умным, который пытался всех обхитрить и открыто показал, что хочет денег и будет играть за того, кто больше заплатит. Который показал, что с ним опасно иметь дело, потому что он продажен, а значит, не отвечает за свои слова. И потому и получил в итоге то, что с ним случилось.
Это было более чем вероятно — то, что именно мой недавний собеседник сначала встретился с Женькой, потом звонил ему, а потом приказал его припугнуть. По описанию он подходил, да и по преследуемым целям тоже — и с Женькой, и со мной он защищал не Улитина, но репутацию банка. Вот только в первом случае он понял, что Женьке нельзя верить, зато по мне увидел, что я не хитрю и не играю. Что я делаю то, что говорю, — это мой принцип, потому что даже у охотника за падалью должны быть принципы. И повел себя иначе. Хотя могло бы быть…
Но сейчас это не имело уже никакого значения — как могло бы быть и имел ли он отношение к истории с Женькиной семьей. Потому что Алещенко проиграл — а я выиграла. Как всегда.
Почти всегда…
Глава 19
Я стояла перед дверью — точнее, чуть в стороне, — Задумчиво поглядывая на кнопку звонка. Готовясь вдавить ее, квадратную и черную, в белую коробочку — не сомневаясь, что родится какой-нибудь необычный звук, такой крутой и новорусский. Какие положено рождать звонку в квартире экс-любовницы некогда преуспевавшего банкира.
Тут все было крутое — и район, экологически чистое и престижное Крылатское, и дом, построенный совсем недавно, и металлическая дверь, перед которой я стояла, и золоченая, причудливо изогнутая дверная ручка, и коврик с изображением Эйфелевой башни, и выложенный красивой плиткой квадрат, на который ступал тот, кто собирался войти в эту квартиру.
И стоило это круто — если верить документам, полученным мной вчера от господина Середы, квартира обошлась банку в сто двенадцать тысяч долларов. Не много по московским ценам за хорошее жилье — только вот квартира была всего-навсего однокомнатная. Так что круто получалось.
Я сплюнула мысленно — слово «круто», модное и повсеместно употребляемое, я ненавижу. Но тут сложно было сказать по-другому. Тем более что я не сомневалась, что господин Улитин, с учетом его происхождения и в соответствии с менталитетом, это слово любил — и наверняка именно так отзывался о квартире, которую купил за счет банка своей любовнице.
Правда, официально это была плата за участие фотомодели Ирины Александровны Соболевой в рекламной кампании «Нефтабанка» — однако это ни для кого ничего не меняло.
Тем более для меня, специально уточнившей вчера у Яшки, сколько получают модели, — я, признаться, удивилась ответу, потому что думала, что им куда больше платят, — и знавшей, что на модельном поприще вышеозначенная Ирина Александровна сделала только первый шаг, оказавшийся, судя по имевшейся у меня информации, и последним.
Рука потянулась к кнопке звонка, но я отдернула ее назад — чтобы еще. раз все обдумать. Правда, в квартире могло никого не оказаться — или она давно могла быть продана Ириной Александровной, или сдана в, так сказать, наем, — но все-таки был шанс, что здесь живет именно та, кого я ищу. И что она дома сейчас, в два часа дня в субботу. А значит, мне надо окончательно определить, что я ей скажу.
Ее мать так и не дала мне телефон дочери — толком ничего не объяснив. А я, ожидавшая совсем другого, потратившая столько времени на ахинею, которую плела этой чертовой мамаше, терпеливо выждавшая полтора часа, прежде чем перезвонить ей, как мы договаривались, даже растерялась. Потому что не сомневалась, что сейчас она даст мне номер. И пусть я не знала, как выстрою разговор с ее дочкой — та легко могла меня расколоть, так что мне надо было как можно быстрее договориться о встрече, сославшись на нежелание обсуждать по телефону столь важные вопросы, — но в тот момент главным было получить ее номер. И тут…
«Извините, ничем не могу вам помочь, про Иру забудьте, ей сейчас не до работы» — примерно так она сказала. И практически сразу бросила трубку, не дав мне ничего вставить. И я набрала ей тут же и сразу начала тараторить, что это очень важно, что ее дочери светит большое и обеспеченное будущее, и все в таком роде — но голос, категоричный, как и в самом начале нашей беседы, вклинился в мой словесный поток, останавливая его подобно плотине. «И не звоните сюда больше, понятно? Не звоните!» — произнес он твердо и резко, и в трубке снова зазвучали гудки. Говоря мне, что, может быть, я выиграла сегодня днем — но проиграла вечером. Потому что все время выигрывать нельзя.
Признаюсь — я огорчилась. Хотя и попыталась утешить себя тем, что в принципе эта девица мне не нужна. Потому что я уже и так знаю более чем достаточно для убойного материала — все, кроме того, кто же убил Улитина. Но в любом случае та, с кем он спал, мне этого не сообщит. А значит, даже если я ее найду — и если она еще согласится разговаривать, а точнее, если мне удастся ее разговорить, — мне это ничего не даст, совершенно. Так что расстраиваться не стоит.
Я успокоила себя тем вечером. Сказав себе, что это не она была в машине банкира в тот злополучный для него вечер. Потому что Ирину Александровну Соболеву, бывшую любовницей господина Улитина на протяжении длительного времени — это если верить Яшке и моему предположению, что за десяток ночей
