больше не могла сдерживаться и заплакала. Она какое-то время смотрела на меня, а потом начала убирать в комнате.
Ближе к ночи, когда я успокоилась, в комнате появился Исмар. Он остался стоять в дверях, не заходя внутрь, и сказал:
– Я сейчас уезжаю. Не знаю, когда мы еще увидимся. Не делай глупостей, ничего хорошего тебе это не принесет, только хуже будет. Мои люди будут время от времени навещать тебя, узнавать, как твои дела. Если у меня будет время, я тоже, может, заеду, – проговорил он и закрыл дверь.
В тот момент меня охватил ужас. Ситуация была парадоксальной. Несмотря на то что от меня уезжал человек, который мне ровным счетом ничего хорошего не сделал, мне казалось, что с его отъездом умирает еще одна надежда. Он был какой-никакой, но надеждой, он был той ниточкой, которая связывала меня со Стамбулом, где мое бегство могло все-таки состояться. Что мне делать в этой глуши? Я не знаю ни где я нахожусь, ни у кого я. Никто не говорит по-английски, никто не потрудился объяснить мне новые правила игры. Какая роль мне выпала? Кто я – наложница этого типа, его личная сексуальная игрушка, или со мной случилось то, чем мне грозил Исмар при первой нашей с ним встрече? То есть попытайся я сбежать, меня поймают, накажут и продадут в рабство какому-нибудь крестьянину, чтобы я нарожала ему детей…
Может, меня постигла эта участь? Никогда я не чувствовала себя хуже. В этот вечер мое прежнее положение, несмотря на всю его безвыходность, казалось мне подарком судьбы. Я поняла, что, исполняя роль проститутки поневоле, несмотря на всю ее мерзость, я была избавлена от самого худшего – родить нежеланного ребенка и растоптать этим свою жизнь. Даже сейчас, когда я рассказываю об этом, я бы не смогла такое пережить. Я бы убила себя. Но в тот вечер я не имела понятия о том, что меня ждет. Та женщина предложила мне ужин, какую-то питу, пирог с творогом, не могу точно сказать, что это было за блюдо. Я съела совсем чуть-чуть и отодвинула тарелку. Она вышла из комнаты и быстро вернулась, неся кусок сухого мяса. Я попробовала его – это была сушеная баранина. Никогда раньше я ее не пробовала, но мясо ягненка я обожала, ягнятина для меня до сих пор – настоящее лакомство.
Это было, собственно, не мясо, а так называемый суджук – вроде копченой колбасы из баранины, я встречала его и в некоторых белградских заведениях. С куском хлеба мне предложили чашку чая. Голод не тетка, я ела за обе щеки, и эта простая еда показалась мне очень вкусной.
Вскоре с улицы послышались мужские голоса. Дождь прекратился, я чувствовала усталость, меня тянуло в сон, но стоило мне вспомнить о новых обстоятельствах, в которых я находилась, и сон как рукой сняло. Я предполагала, что на ночь останусь в этой комнатке. Женщина, которая принесла ужин, как ни в чем не бывало сидела и порола ножницами какую-то ткань. Она не обращала на меня внимания. Голоса приближались, сейчас они были слышны почти у двери, но скоро затихли. Наверное, подумала я, они пошли в комнату для мужчин.
Через несколько минут мой новый хозяин вошел в комнату и сказал что-то той женщине. Она подошла ко мне, взяла под руку и повела. Мужчина пошел впереди нас. Миновав узкий коридорчик, мы вошли в комнату. Там сидело трое мужчин. Они были средних лет, все, кроме одного, которому можно было дать все шестьдесят. Тот в руках держал какой-то инструмент, который я раньше никогда не видела. Он напоминал тамбурин, но с очень длинной верхней частью.
Все встали, когда я вошла в комнату. Я обернулась и увидела, что женщина исчезла. Дверь была закрыта, мой хозяин стоял за мной, держа руки за спиной, с улыбкой, в которой читалось самодовольство. Очевидно, оттого что он может похвастаться перед своими друзьями или родственниками (не знаю, кем они ему приходились) молодой, привлекательной и ко всему тому светловолосой собственностью! Светлые волосы в Турции – диковинка.
Я стояла посередине комнаты, они расселись на подушках, разбросанных по кругу, на полу лежали турецкие ковры. Шторы на окнах были задернуты, горела только одна лампа, какой-то ночник в углу комнаты. Чувствовался запах табака. Человек с тамбурином начал перебирать струны, остальные горящими глазами уставились на меня. Мой владелец что-то проговорил, обращаясь ко мне, но, естественно, я ничего не поняла. Тогда он поднялся и после немного нелепого объяснения, в основном по его телодвижениям, я поняла: от меня хотят, чтобы я танцевала. У меня не было ни силы, ни желания, но он опять, с нескрываемой уже злостью, потребовал, чтобы я танцевала.
Я вспомнила то заведение, в котором мы были с Исмаром и его деловыми партнерами из Украины, где всеобщее восхищение вызвали танцы живота той очаровательной танцовщицы. Они ожидали от меня что- то подобное. Помощи было ждать неоткуда. Только я этого не знала. Когда мой хозяин в третий раз встал с подушки, он схватил меня за руку выше локтя и повернул вокруг несколько раз. Я чуть не упала. Он что-то мне говорил прямо в лицо, и хотя я не понимала ни слова, но все тот же приказ – танцевать – поняла. Я все еще стояла на месте. Он залепил мне увесистую пощечину, отчего моя голова откинулась в сторону. Я удержалась на ногах, он тоже не дал мне упасть. Его лицо находилось в нескольких сантиметрах от моего. Я была совершенно без сил, а когда почувствовала, что он расстегивает пуговицу на моей рубашке, сдалась. Первая мысль, которая пришла мне в голову, – что они все будут меня по очереди насиловать.
Он расстегнул мою кофточку, снял ее и бросил на пол. На мне остались нижняя часть одежды и лифчик. Не имея никакой надежды на помощь, я наконец смирилась с судьбой и открыто посмотрела в глаза сначала тому, кто меня унизил, а потом остальным, сидевшим на полу. Я ждала, когда они начнут ко мне приставать, снимут оставшуюся одежду и изнасилуют. Я хотела сейчас умереть, провалиться сквозь землю, испариться.
На их лицах легко было прочитать восхищение моим телом, на мне был лифчик на размер меньше, и моя грудь, и так довольно пышная, попросту выпирала сквозь тонкую и прозрачную материю.
В такие моменты жизни человек, как утопающий, хватается за любую соломинку. Наверное, это инстинкт самосохранения направляет его. И я, очевидно в надежде оттянуть или отложить хоть немного самое худшее, начала кружиться. Я попыталась, скорее бессознательно, следовать ритму этого инструмента. Я качала бедрами, пупок у меня был виден, юбка соскользнула вниз, так что были видны края трусиков. Они сначала медленно, а потом все громче стали хлопать в ладоши. Я танцевала, закинув руки над головой, могу представить, насколько их все это возбуждало.
Тогда случилось то, что, думаю, спасло меня от полного унижения. С улицы как будто прямо под окнами громко просигналила машина. Сначала один раз, потом еще три раза. Мой хозяин дал знак музыканту с тамбурином прекратить, и все автоматически повернули головы к окну. Я инстинктивно закрыла руками грудь, но на меня они больше не обращали внимания.
Хозяин быстро вышел из комнаты, а пока они разговаривали о чем-то между собой, я воспользовалась моментом и надела кофточку. Никто мне не препятствовал.
Вскоре хозяин вошел в комнату, проговорил что-то, и все поспешили за ним. Он отвел меня обратно в комнатку, где я сидела с его служанкой. Когда он включил свет, я увидела, что та женщина лежит на диване у стены. Она спала в одежде и быстро поднялась. Хозяин сказал что-то, она только кивнула в ответ, и мы остались с ней одни. Машины перед домом были заведены, несколько раз свет фар освещал окно комнаты, а потом все стихло.
