меня нет никого и ничего.
Ему случалось попадать в переделки, но тогда рядом были люди: друзья, которым можно было довериться, посторонние, которым он мог растолковать что к чему. Он всегда гордился тем, что умеет разговаривать с людьми. Теперь это не имело значения, слушать его было некому. Он мог бы заговорить себя до смерти, и ни один лист не шелохнулся бы на дереве, ни одна букашка не побежала бы резвее.
Достав носовой платок, Куинн вытер потную шею. Хотя он часто бывал в Сан-Феличе, ему была совершенно незнакома эта гористая, унылая местность, которую летом жгло солнце, а зимой разъедали дожди. Стояло лето, и в высохшем русле речушки неподалеку лежал сор и кости мелких животных, спустившихся сюда в поисках влаги.
Тишина беспокоила Куинна даже больше, чем солнце и одиночество. Особенно странно было не слышать птиц, и он подумал: может, они все перемерли за долгую засуху, а может, перебрались ближе к воде, на ранчо Ньюхаузера или к Башне. Он бросил взгляд на противоположную сторону дороги и тропинку, терявшуюся в зарослях эвкалипта.
«Что плохого в религии, черт подери?» — подумал он, переходя через дорогу и щурясь от солнца.
За эвкалиптами тропинка пошла вверх, и постепенно на ней стали появляться признаки жизни. Он миновал небольшое стадо жующих траву коров, овец, пасущихся на выгоне, огороженном штакетником, двух коз, привязанных в тени остролиста, оросительную канаву, на дне которой виднелась вода. Все животные выглядели сытыми и ухоженными.
Подъем становился круче, а деревья выше и пышнее — сосны, дубы, мадронья и кизильник. Он дошел почти до вершины холма, когда показалось первое здание. Оно было построено так искусно, что Куинн заметил его, только когда подошел почти вплотную, — длинная, низкая постройка из бревен и камней. Она не была похожа на башню, и он чуть было не решил, что Ньюхаузер ошибся, доверившись слухам и домыслам.
Людей вокруг не было, широкая каменная труба не дымила. Грубые деревянные ставни были закрыты на засов снаружи, как будто строители хотели не защитить людей от незваных пришельцев, а удержать их внутри. Воздух, процеженный сквозь развесистые сосновые ветви, показался вдруг Куинну прохладным и влажным. Сосновые иглы и рыжие ошметки коры мадроньи заглушали шаги, когда он подходил к дому.
Брат Голос Пророков увидал сквозь щели в ставнях незнакомца и тихонько заскулил, как испуганное животное.
— Что там еще? — бодро спросила Сестра Благодать. — Дай-ка я посмотрю.
Она заняла его место у щели.
— Что с тобой? Это всего лишь человек. Наверное, у него сломалась машина. Брат Терновый Венец поможет починить ее, и все. Впрочем…
Сестра Благодать всегда старалась во всем найти хорошее, но, указав на него другим, сводила на нет утешения, прибавляя «впрочем».
— Впрочем, он может быть из школьного попечительского совета или из газеты. В таком случае я буду с ним тверда. От меня он ничего не узнает. Хотя для школьного совета как будто рановато… еще не осень.
Брат Голос кивал в знак согласия, нервно поглаживая сидевшего на указательном пальце попугая.
— Да, он скорее всего журналист. А впрочем, может быть, и очередной бродяга. В таком случае я буду с ним добра и терпелива. Совершенно незачем волноваться, мало ли у нас перебывало бродяг, Брат Голос. И не мычи. Ты прекрасно можешь говорить, если захочешь. Или если будет надо. Представь себе, что начался пожар. Ты ведь смог бы закричать «пожар»?
Брат Голос покачал головой.
— Глупости. Я знаю, что смог бы. Пожар. Ну, давай. Крикни. Пожар.
Брат Голос молча смотрел в пол. Если бы начался пожар, он не проронил бы ни слова. Он просто стоял бы и смотрел, как дом полыхает, убедившись предварительно, что попугай в безопасности.
Куинн постучал в некрашеную деревянную дверь.
— Эй, есть здесь кто-нибудь? Я заблудился и хочу есть и пить. Дверь медленно отворилась, скрипнув несмазанными петлями. На пороге появилась женщина лет пятидесяти, высокая, крепкая, с круглым лицом и блестящими, румяными щеками. Она была босой. Ее длинное просторное платье напомнило Куинну одеяния, которые он видел на жительницах Гавайских островов, только гавайские были яркими, а на этой женщине платье было серое, грубой шерсти и без всякого рисунка.
— Добро пожаловать, незнакомец, — сказала она, и, хотя слова были приветливыми, голос звучал сухо.
— Простите, что беспокою вас, мэм.
— Пожалуйста, называйте меня Сестра. Сестра Благодать Спасения. Так вы, стало быть, голодны, хотите пить и сбились с пути?
— Вроде того. Это долгая история.
— Да уж, подобные истории редко бывают короткими, — заметила она. — Входите. Мы не отказываем в приюте бедным, потому что бедны сами.
— Спасибо.
— Мы только просим вести себя пристойно. Когда вы в последний раз ели?
— Точно не скажу.
— Что, прогуляли деньги?
— Не совсем так, как вы думаете, но, пожалуй, да, можно сказать, прогулял. И прогулялся.
Она оценивающе взглянула на твидовый пиджак, который Куинн держал в руке.
— Я могу отличить хорошую шерсть от плохой, потому что нам приходится ткать здесь себе одежду. Откуда у вас этот пиджак?
— Я его купил.
Ее лицо слегка омрачилось, будто она предпочла бы услышать, что Куинн его украл.
— Мне кажется, вы мало похожи на бродягу.
— А я недавно бродяжничаю. Еще не научился.
— Ну зачем вы! Я должна быть осторожной с теми, кто к нам приходит, иначе мы когда-нибудь попадем в беду. Сколько раз сюда пытались проникнуть журналисты, у которых на уме одно только зло!
— У меня на уме только вода и пища.
— Что ж, входите.
Он последовал за ней внутрь. Всю постройку занимала одна комната с каменным полом, который, судя по всему, только что вымыли, и огромным, прорубленным в потолке отверстием. Заметив, что Куинн смотрит на него, Сестра Благодать сказала:
— Учитель считает, что Божий свет должен идти к нам прямо, а не пробиваться сквозь стекла.
Через всю комнату тянулся каменный стол со скамейками по обе стороны. На нем Куинн разглядел начищенные и заправленные керосином лампы, оловянные тарелки и столовые приборы из нержавеющей стали. В противоположном конце помещались старомодный холодильник, печь, рядом с которой были аккуратно сложены поленья, и птичья клетка, сплетенная неопытной рукой. У печи сидел в кресле-качалке худой и бледный мужчина средних лет. На нем было такое же одеяние, как и на Сестре Благодать, и он тоже был босой. Голова его была обрита наголо, и на коже виднелись порезы. То ли тот, кто брил, плохо видел, то ли бритва была тупая.
Сестра Благодать закрыла дверь. Казалось, ее сомнения относительно Куинна развеялись, и она заговорила более благосклонно:
— Это наша столовая. А это Брат Голос Пророков. Все остальные на молитве в Башне, а я осталась с Братом Голос, потому что ухаживаю за больными. Брату Голос последнее время нездоровится, и я слежу, чтобы по вечерам он сидел ближе к печке. Как ты сегодня, Брат Голос?
Брат Голос улыбнулся и кивнул, а маленькая птица нежно клюнула его в ухо.
— Неудачное ему выбрали имя, — шепотом заметила Куинну Сестра Благодать. — Он почти никогда не говорит. Хотя, с другой стороны, некоторым пророкам лучше было бы помолчать. Садитесь, мистер…
— Куинн.
