— Кстати о Карме, Сестра. Почему бы тебе не отпустить ее на некоторое время?
— Куда?
— У тебя сестра в Лос-Анджелесе, Карма могла бы пожить с ней…
— Если она сейчас уедет, то больше не вернется. Ее прельщают мирские удовольствия. Она еще не знает, как они опасны, сколько в них мерзости. Отослать ее в Лос-Анджелес — все равно что отправить в ад. Как ты мне можешь такое предлагать? Или ты в Уединении совсем соображать перестала?
— Вроде бы нет, — сказала Сестра Благодать. Но она понимала, что Сестра Смирение отчасти права, странно так хорошо себя чувствовать после наказания. С другой стороны, оно кончилось почти неделю назад, и страдания потускнели в ее памяти, как отражение в треснувшем, грязном зеркале.
Выйдя наружу, она снова принялась напевать, замолкая только, чтобы поздороваться с проходившими мимо Братьями и Сестрами.
— Доброе утро, Брат Сердце… Мир тебе, Брат Свет. Как новая козочка?
— Резвится вовсю и нежная, как сливки.
— Ах она красавица! Новый день, новая козочка, новый человек в общине. «Славный день Господь послал нам, новый, славный день».
— Доброе утро, Брат Голос. Как ты себя чувствуешь?
Брат Голос улыбнулся и кивнул.
— А как твой попугай?
Еще улыбка, еще кивок. Сестра Благодать знала, что он может говорить, если захочет, но не понукала его, пусть молчит. «Славный день…»
В кухне она растопила плиту дровами, которые брат Голос принес из сарая, а затем помогла Сестре Смирение пожарить яичницу с ветчиной, тайно надеясь, что Учитель появится к завтраку и приведет с собой новенького. Пока его никто не видел, кроме Учителя и Матери Пуресы: он находился в Башне, разговаривая с Учителем и наблюдая через окна за жизнью общины. Сестра Благодать знала, какое это трудное время для них обоих. Вступить в общину было нелегко, и ей хотелось, чтобы Учитель не проявлял к новичку обычной строгости, не отпугнул бы его. Общине нужна была новая кровь, новые силы. Братья и Сестры часто болели в последнее время — они чересчур много работали. Как кстати пришлась бы пара сильных рук, чтобы доить коз, пропалывать овощи, колоть дрова, пара сильных ног, чтобы ходить за скотом…
— Ты опять задумалась, Сестра, — осуждающе произнес Брат Венец. — Я три раза попросил у тебя хлеба. Моя лодыжка на пустой желудок не заживет.
— Она уже почти зажила.
— Вовсе нет! Ты так говоришь, потому что затаила на меня злобу. Хотя знаешь, что я должен был все рассказать Учителю.
— Глупости, мне некогда злиться. Покажи-ка свою лодыжку. Видишь? Опухоль спала.
Брат Голос ревниво слушал их разговор. Ему было обидно, что Сестра Благодать заботится не о нем. Приложив руку к груди, он громко кашлянул, но Сестра, догадавшись, в чем дело, притворилась, что не слышит.
— Как новенькая! — сказала она, легко коснувшись лодыжки Брата Венец.
Новая лодыжка, новый день, новая козочка, новый Брат. «Славный день…»
Но Учитель не вышел к завтраку, и Сестра Смирение понесла в Башню поднос, а Карма с Сестрой Благодать принялись мыть посуду.
Под звяканье оловянных тарелок и кружек Сестра Благодать снова запела: «Славный день Господь послал нам, новый, славный день». Музыка была непривычной для обитателей Башни, здесь пели только старые церковные псалмы, к которым Учитель написал новые слова. Они все были одинаково грозными и унылыми.
— С чего это ты расшумелась? — спросила, вытирая со стола, Карма так неприязненно, словно Сестра Благодать была ее личным врагом.
— Радуюсь жизни.
— А я нет. Все дни похожи один на другой, и ничего не происходит. Если не считать того, что мы стареем.
— Ну-ну, перестань, не копируй свою мать. Когда человек начинает брюзжать, ему трудно остановиться.
— При такой жизни я имею полное право брюзжать.
— А если тебя услышат? — спросила Сестра Благодать со всей строгостью, на какую была способна. — Мне бы не хотелось, чтобы тебя опять наказывали.
— Я все время наказана. Я здесь живу. Мне это опротивело, и в следующий раз я убегу непременно.
— Нет, Карма, нет! Я понимаю, что трудно думать о вечности, когда ты молод, но постарайся! Изранив босые ноги о грубую и колючую землю, ты ступишь на гладкую золотую почву райского сада. Помни об этом, девочка!
— Откуда я знаю, что это правда?
— Это правда! — Но голос отозвался в ее ушах фальшивым эхом: «Правда?» — Ты должна помнить о вечном блаженстве. — «Должна?»
— Не могу. Я все время думаю о мальчиках и девочках из школы, какие у них красивые свитера, как они смеются, сколько читают! Сотни книг о том, чего я никогда не видела! Трогать их, знать, что они тут — до чего это было хорошо! — Лицо Кармы побледнело, алые прыщики горели на нем, будто клоунский грим. — Почему у нас нет книг, Сестра?
— Если бы все читали, некогда было бы работать. Мы должны…
— Это не настоящая причина.
Сестра Благодать бросила на нее тревожный взгляд.
— Пожалуйста, Карма, не говори об этом. Наши правила запрещают…
— Знаю. И знаю почему. Если мы прочитаем в книгах, как живут другие люди, то не захотим остаться, и общину придется закрыть.
— Учитель лучше знает, что нам нужно, а что нет. Верь мне, он мудрый человек.
— Не знаю…
— Ох, Карма, что же нам с тобой делать?
— Отпустите меня.
— Ты пропадешь в грешном мире, он жесток!
— Я пропадаю здесь.
Исчерпав доводы, Сестра Благодать в отчаянии принялась мыть дважды вымытую тарелку. «Карме пора уходить отсюда, — думала она, — и ей надо помочь. Но как? Господи, вразуми!»
— Мистер Куинн считает, что мир не такой уж жестокий, — сказала Карма.
Сестра Благодать вздрогнула. Она вторую неделю старалась забыть это имя, запирала его на засов, но то ли засов был слабый, то ли она нестойкой.
— Не важно, что он считает. Мистер Куинн навсегда ушел из нашей жизни.
— А вот и нет!
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего!
Сестра Благодать схватила Карму за плечи мокрыми руками и тряхнула.
— Ты его видела? Говорила с ним?
— Да.
— Когда?
— Когда ты была в Уединении. Он сказал, что вернется и привезет мне мазь от угрей. Я ему верю.
— Он не вернется.
— Но он обещал!
— Он не вернется! — повторила Сестра Благодать, задвигая засов поглубже. — Ему здесь нечего делать. Он наш враг.
В глазах Кармы сверкнуло злорадство.
