– Я не заметила.
– Ты куришь. У тебя не все ладно с обонянием. Мое – в порядке. Полотенца воняли.
– Я хотела бы, чтобы ты... Тебе не кажется, что не стоит так говорить при этой девушке?
– Она не понимает.
– Но в бюро путешествий заверяли, что все служащие отеля говорят по-английски.
– Бюро путешествий находится в Сан-Франциско. Мы – здесь.
Уильма произнесла 'здесь', как будто думала сказать: 'преисподняя'.
– Если она может говорить по-английски, почему она молчит? 'Хотелось бы тебе знать', – подумала Консуэла, небрежно обдавая раковину струей холодной воды. Ей ли не говорить по-английски, ха! Это ей-то, жившей в Лос-Анджелесе, пока иммиграционные власти не схватились с ее отцом и не выслали назад все семейство в автобусе, битком набитом 'мокрыми спинами', как дразнили мексиканцев, переплывавших в Америку через реку Рио-Гранде. Ей, у кого дружок чистой воды американец. Ей, кому завидует вся округа, потому что в один прекрасный день она, выиграв на скачках и в лотерее, вернется в Лос-Анджелес и будет гулять посреди кинозвезд. Не говорит по-английски! 'Накося, выкуси, Уильма, у кого грудей поменьше, чем у быка!'
– Она прехорошенькая, – сказала Эми. – Ты не находишь?
– Не заметила.
– Она ужасно хороша, – повторила Эми, разглядывая отражение Консуэлы в зеркале ванной комнаты и пробуя уловить краску смущения, сверкнувший взгляд, как доказательство того, что девушка их понимает.
Но Консуэла умела притворяться куда лучше, чем думала Эми. Она вышла из ванной, вежливо улыбаясь, перестелила обе постели и старательно взбила подушки. Для Консуэлы притворство было игрой. Игрой опасной: ведь американки могли пожаловаться хозяину отеля, а тот знал, что она превосходно владеет английским. Но она не могла отказать себе в этом удовольствии, как не могла не стащить хорошенькие нейлоновые трусики, крикливо расцвеченный кушак или пару кружевных штанишек.
Эми, немного знавшая правила игры, спросила:
– Как вас зовут? Вы говорите по-английски?
Консуэла ухмыльнулась, поежилась и развела руки. Потом повернулась так стремительно, что ее эспадрильи протестующе скрипнули, и в следующий момент понеслась вниз, через холл, в чулан для хранения щеток. Улыбка соскользнула с ее лица, горло сдавило как туго закупоренную бутылку. В тесной темноте чулана она, не зная зачем, перекрестилась.
– Я не доверяю этой девчонке, – сказала Уильма.
– Можно перебраться в другой отель.
– Они все одинаковы. Страна сплошь развращена.
– Мы здесь всего второй день. Не думаешь ли ты?..
– Мне незачем думать. Достаточно внюхаться. Разврат всегда воняет.
Голос Уильмы звучал решительно, как всегда, когда она бывала не права или не уверена в себе. Она завершила макияж, поместив губной помадой точечку во внутренние уголки глаз. Эми наблюдала за ней, надеясь, что 'нервы' Уильмы больше не сорвутся. Впрочем, кое-какие признаки уже были налицо, словно первая струйка дыма над вулканом: дрожащие руки, затрудненное дыхание, подозрительность.
Для Уильмы это был тяжелый год: развод (второй уже), смерть родителей в разбившемся самолете, приступ пневмонии. Она рассчитывала, что отдых в Мексике поможет забыться. Вместо того она все привезла с собой. 'Включая меня, – угрюмо подумала Эми. – Что ж, не было никакой необходимости ехать. Руперт сказал, что я делаю ошибку, а Джилл назвал дурочкой. Но у Уильмы никого же, кроме меня, не осталось'.
Уильма отвернулась от зеркала:
– Я похожа на старую ведьму.
Струйка дыма сгустилась в облако.
– Неправда, – сказала Эми. – Мне жаль, что назвала тебя капризулей. Я считаю...
– Этот костюм болтается на мне, как на вешалке.
– Прелестный костюм.
– Конечно, прелестный. Прекрасный костюм. Его портит старая ведьма, на которую он надет.
– Не надо так говорить. Тебе же только тридцать три года.
– Только! Я катастрофически похудела. Прямо какая-то палка.
Уильма с размаху уселась на одну из кроватей.
– Мне нехорошо.
– Как именно? Опять голова?
– Живот! О Господи! Прямо точно меня отравили.
– Отравили? Послушай, Уильма, не надо придумывать.
– Я знаю, знаю. Но мне так плохо.
Она опрокинулась поперек кровати, схватившись руками за живот.
