немедленно не вызвал полицию. Но вы знаете, Додд, что я не мог позволить себе это; если бы позвал, моя жена попала бы прямиком в тюрьму. Консуэла тут же изложила бы властям свою версию гибели Уильмы, а Эми, десять шансов против одного, все это подтвердила бы. Итак, чтобы защитить жену, я должен был защищать Консуэлу. По крайней мере, какое-то время защищать.
Мы стартовали, пользуясь машиной О'Доннела по понятным причинам. Когда я остановился, чтобы взять Мака от ветеринара, у меня возникло дикое желание выкинуть из машины Консуэлу, забрать из санатория Эми и исчезнуть вместе с нею и Маком. Но я знал – это не получится, так или иначе я должен устроить встречу Эми с Консуэлой. Я рассчитал, что Эми стала несколько более уверена в себе, а Консуэла сильно присмирела. Я надеялся, что из такой встречи может возникнуть истина. Вот почему я позвонил вам из Биг-Сюра и попросил помочь устроить встречу. Я понимаю, что поставил вас в очень трудное положение. Но, поверьте, с благородной целью. Все будущее моей жены поставлено на кон.
'Мое тоже', – подумал Додд и стал составлять в уме список разных пунктов закона, которые он нарушал в интересах будущего Эми. Остановился на семи, перспектива была удручающей.
В соседней комнате зазвонил телефон, и Додд пошел ответить. Две женщины молча наблюдали, как он поднял трубку.
– Да?
– Я послал Педро отнести наверх серебряную шкатулку, – сообщил Эскамильо. – Вы получили ее?
– Да.
– Сейчас Эмилио у меня в конторе. Он говорит, что она поднимается по лестнице.
– Спасибо.
Додд положил трубку и повернулся к Эми. Та присела на край кровати, бледная и смущенная, словно нечаянно забрела сюда.
– Вы готовы, миссис Келлог?
– Кажется, готова.
– Как вы себя чувствуете?
– Я в порядке. Мне кажется, я в порядке. – Ее руки вяло теребили вышитую на постельном покрывале розу. – Хотелось бы, чтобы Руперт был здесь.
– Он в соседней комнате.
– Мне хочется, чтоб он был здесь.
По лицу и по всей фигуре Додда было видно, что он еле сдерживает раздражение:
– Миссис Келлог, неужели я должен вам напоминать, что немало людей прошло ради вас через всяческие неприятности, особенно ваш муж.
– Я знаю! Знаю!
– Вы должны нам помочь.
– Я буду.
– Конечно, будет, – бодрым голосом подтвердила мисс Бартон, но ее браслеты нервно звякнули и над глазом дернулось позолоченное веко.
Додд вышел, и Эми, сидя на постели, начала повторять его слова:
– Немало людей прошло ради меня через всяческие неприятности, особенно Руперт. Я должна помочь. Потому что немало людей прошло ради меня через всяческие неприятности. Я должна помочь. Должна...
Как только Консуэла отворила дверь чулана для щеток, она вновь услышала голоса. Услышала неясно, пока не приложила ухо к подслушивающей стене. Тогда она отчетливо услышала собственное имя, Консуэла. И опять – Консуэла. Словно они зазывали ее, вызывали требовательно.
'Нет, – подумалось ей, – нет, это невозможно. Эскамильо сказал, что номер пуст, и я сама пошла проверить, и постучала в дверь, и никто не откликнулся. Кроме меня, голосов никто не слышит. Может быть, у меня лихорадка. Очень похоже. Конечно. При лихорадке память иногда выкидывает фокусы; больной воображает, больной видит и слышит вещи, которых на самом деле нет'.
Она потрогала свой лоб. Он был прохладен и влажен, как только что очищенный персик. Не было ни следа лихорадки. И все же она должна быть, настаивала Консуэла. Пока что лихорадка внутри, еще не вышла на поверхность. Мне надо пойти домой и принять меры против сглазу, против зла, которое кто-то на меня наслал.
Но, шагнув в коридор, она увидела, что дверь в четыреста четвертый номер приоткрыта. Она знала, что ветер не мог ее раскрыть – полчаса назад дверь была так надежно замкнута, что ее ключ не мог проникнуть в замок.
Прижавшись к стене, Консуэла подкралась к приоткрытой двери и заглянула в номер. Она увидела двух женщин. Одна из них, малютка с каштановыми волосами, присела на край кровати. Она была жива. Другая, стоявшая перед открытой балконной дверью, умерла почти месяц назад. Консуэла видела ее смерть из этой самой двери и слышала ее последний крик. Теперь эта женщина встала из гроба, причесанная и разодетая, словно собираясь на вечеринку. На ней был тот же костюм из красного шелка, то же меховое манто, не тронутые ни молью, ни плесенью, ни тлением. Месяц смерти не изменил ее ничуть; даже выражение лица, при виде Консуэлы, было по-прежнему нетерпеливым и раздосадованным.
– Ах, это вы, – накинулась она. – Опять! Не успею вздохнуть, как кто-нибудь вползет сюда – будто бы переменить полотенца или перевернуть матрасы. Чувство такое, что за тобой шпионят.
– Они просто стараются хорошо обслужить нас, – заступилась ее спутница.
– Хорошо обслужить? Полотенца воняют.
– Я не заметила.
