он временно вел колонку в искусствоведческом журнале, мы однажды оказались вовлечены в публичный интеллектуальный спор, в котором оказались по разные стороны баррикад. Отсюда возникла твердая уверенность: несмотря на то общее, что нас объединяет в жизни, несмотря на частый обмен мнениями, каждый из нас независим в своей профессиональной области. Причем до такой степени, что я даже не задавала себе вопросов о персонаже, обозначенном буквой К. Разумеется, я была очень рада, когда снова нашла его. Эти буквы с зазубринками, рассеянные по книгам, казалось, дружески подмигивали мне, прорываясь сквозь гущу слов. Но я не пыталась понять, хотел ли Жак таким способом сказать что-то обо мне или выражал потребность сказать что-то, предназначавшееся именно мне. Только один раз я была обескуражена, когда по прихоти сюжета К. оказалась вовлечена в эротические приключения в Японии, и японский коллега, с которым я работала, улыбаясь, указал мне на это. Как правило, когда Жак намекал на какое-то известное ему событие, то есть на историю, о которой я ему рассказывала, от нее в книге оставались лишь комические эпизоды: у меня в памяти обычно задерживалось только то, что удивляло или забавляло меня. Например, я помню, как я трахалась на капоте автомобиля, и много лет спустя была потрясена, что, оказывается, сама рассказала ему об этом, но совершенно забыла (возможно, сознательно?), что я это делала. Но я никогда бы не стала его расспрашивать, чтобы уяснить для себя, почему он выбрал тот или иной факт. Для этого требовалось, чтобы К. перестала прятать голову в песок.
Побуждение
Мне никогда не нравились ни самая красивая мозаика, ни самые изысканные маркетри[16]. Даже когда они придают перспективу пространству, как сложнейшие маркетри в
Призраки, порожденные тем, что я обнаружила в карманах и ящиках Жака, не были предназначены для того, чтобы сопровождать мои занятия мастурбацией, они оккупировали все свободное пространство моих мыслей и исключили возможность отклонения от курса, случайность, надежду — все то, что вносит элемент игры в повседневную жизнь. Я привыкла быть зажатой в этих тисках, как во сне, так и наяву; на улице малейшее сходство случайной прохожей с одной из женщин, которых посещал Жак, или какой-то предмет в витрине магазина — книга, которую они обсуждали, драгоценность (такую или похожую, как мне казалось, учитывая ее внешность, она могла бы носить) немедленно влекли за собой возвращение к неотвязным фантазиям. И предугадывая минуты бездействия в течение дня, я ждала только одного — возможности снова в них погрузиться. Поездки из дома на работу очень кстати предоставляли мне довольно длинные отрезки свободного времени, которые вскоре были колонизированы призраками. Я забросила обычное чтение. Меня больше не интересовали усталые завсегдатаи метро, с которыми прежде мне нравилось разделять состояние отстраненности. Я испытывала теперь ту же неловкость, что и при мастурбации: присутствие посторонних меня стесняло. Меня раздражало, если незнакомый человек, сидящий рядом со мной, пытался привлечь мое внимание — чихал или начинал громко говорить. Он прерывал ход моих мыслей, заставляя меня возвращаться назад и разматывать их заново. Некоторое время назад я уже прекратила все сексуальные отношения со странным любовником, о котором упоминала, и моя навязчивая идея полностью вытеснила фантазии, которыми я развлекала себя между нашими редкими свиданиями. С той только разницей, что теперь я перестала быть героиней этих размытых фантазий, всю жизнь сопровождавших меня; я даже не была зрителем, призванным подмечать и учитывать малейшие детали; я стала незаметным статистом, не имеющим никакого отношения к главной роли. Я больше не грезила о своей сексуальной жизни, я жила жизнью Жака. Я всегда носила в сумке легкий транквилизатор. Когда тиски боли становились невыносимыми, я украдкой клала таблетку на язык, и это снимало состояние угнетенности. Во мне появилось что-то от алкоголика, который абсолютно искренне уверяет, что выпивает всего один стаканчик за обедом, хотя старательно припрятал заначки спиртного в укромных уголках — за грудой белья в шкафу или в буфете за ненужной посудой. Как могла я надеяться на выздоровление, если та же самая одержимость, которая питала мое безудержное воображение, одновременно открывала передо мной единственно возможную перспективу — обширную равнину, невспаханную целину жизни Жака?
Я располагала достаточным количеством информации, чтобы представить себе не только эпизоды эротического характера, но и поведение Жака в различных ситуациях: поездки, о которых я знала, но не предполагала, что они имеют и скрытую цель — провести несколько дней в обществе женщины; обеды, вечеринки, куда он водил одну из них — к близким друзьям или же к людям, с которыми я совсем не была знакома и даже не подозревала, что он с ними в контакте; вокруг него словно была развернута разветвленная сеть, сотканная из поступков и взаимоотношений, куда мне физически не было доступа, отзвуки его жестов, слов и привычных действий — банальных и загадочных одновременно — разлетались во все стороны, и я, не задумываясь, могла бы воссоздать их. Два или три раза Жак, в отличие от меня не обладавший скрупулезностью мемуариста, пытался напомнить мне, ничуть не сомневаясь, что мы были там вместе, о том, что происходило на вечеринке, где я не присутствовала. Хорошенько поразмыслив, я могла бы найти утешение в том, что мой образ вытеснил из его памяти чей-то чужой. Но тут же возникал новый вариант. Огромная емкость, олицетворяющая нашу совместную жизнь с Жаком, начинала медленно сжиматься, допущенный им промах приоткрывал новый крохотный клапан, и через него улетучивался воздух, которым мы дышали. Могу сказать, что я физически ощущала, как клапан, расположенный где-то в моем теле, вновь закрывается, выпустив наружу еще один пузырек воздуха.
Отныне я жила в клетке, я видела, как Жак уходит и возвращается, изредка исчезая за горизонтом, а я не могу догнать его и проникнуть в его личное пространство. Если он, отвечая на чей-то телефонный звонок, тут же отходил в сторону, правда, не забывая из предосторожности сразу же уточнить: «А, привет! Мы с Катрин как раз сейчас…», или вешал трубку, чертыхаясь, что опять не туда попали, теперь я не только не сомневалась, что его добивается одна из подружек, но по двум-трем словам, уловленным настороженным слухом, я тут же могла соотнести эту женщину с конкретной, почти физически присутствующей, личностью. Это внезапно возникшее видение почти всегда напоминало один и тот же словесный портрет, смесь различных типажей, извлеченных из смутных воспоминаний о женщине, которую я либо встречала, либо видела на фотографии, либо читала описание ее тела в дневнике Жака: очень молодая, полноватая, с каштановыми волосами… У меня перехватывало дыхание, будто я рылась в его письменном столе, ненадолго возникала тахикардия.
Клетка становилась все более и более тесной. Однажды к нам домой пришла Бландин, чтобы снять несколько сцен для своего фильма. Ей требовалось присутствие Жака и декорации, для которых подходил наш дом. Я закрылась в крохотной комнатке, служившей мне тогда кабинетом, и работала. Неожиданно туда заглянул Жак и попросил меня выйти к ним, чтобы по ходу развития сюжета подать несколько реплик. Его поступок показался мне неслыханно жестоким. Я была в состоянии открыть Бландин дверь, поздороваться, но не могла зайти туда, где она находилась вместе с Жаком, как будто он все еще жил в своей маленькой студии, где уже очень давно мы впервые открылись друг другу, но втроем чувствовали бы себя крайне стесненно. Опасность заключалась в том, что я с трудом сохраняла присутствие духа в пространстве, где разыгрывались мои кошмары. Разумеется, я могла не опасаться двусмысленного поведения — ни с его, ни с ее стороны, — которое поставило бы меня в неловкое положение, уже потом я сказала себе, что, возможно, рисковала соотнести свои вымыслы с реально существующими людьми, и это меня пугало. Как знать, не сама ли я толкнула их на тахту, чтобы они наконец занялись сексом, как я тысячи раз рисовала это в своем воображении, а потом удалилась, по сути изгнанная ими, как предвосхищал один из моих сценариев. В конце концов я привыкла к подобным ситуациям, поскольку в прошлом сама была искушенной в такого рода делах,
