Миссисипи, не опасаясь удара в спину с юга.
— Вы думаете, Ханеган сможет сделать это, мессир?
Маркус Аполло начал было отвечать, но затем замолчал. Он подошел к окну и уставился на залитый солнцем беспорядочно раскинувшийся город, построенный большей частью из битого камня минувших веков. Город, не имеющий четкого рисунка улиц. Он медленно вырастал из древних руин, как, вероятно, когда- нибудь некий другой город будет вырастать из руин нынешнего.
— Не знаю, — сказал он мягко. — Тяжело в наше время осуждать кого-нибудь за желание объединить этот кровожадный континент. Даже таким путем, как… Правда, сам я так не считаю. — Он тяжело вздохнул. — Во всяком случае, наши интересы — не политического свойства. Мы обязаны предупредить Новый Рим о том, что может произойти, поскольку все это касается церкви. А зная обо всем, мы, возможно, предотвратим столкновения.
— Вы и вправду так думаете?
— Конечно же, нет! — ласково ответил священник.
Дон Таддео Пфардентрот появился в кабинете Маркуса Аполло в такое время дня, которое вполне можно было истолковать и как вечер. Его манеры заметно изменились: лицо освещалось сердечной улыбкой, а в разговоре сквозила нервическая страстность. Этот парень, подумал Маркус, чего-то очень сильно хочет и даже заставляет себя быть любезным ради этого. Вероятно, список древних авторов, присланный монахами аббатства Лейбовича, произвел на дона гораздо большее впечатление, чем он хотел бы показать. Нунций приготовился к словесной дуэли, но видимое возбуждение ученого делало его слишком легкой добычей, и Аполло расслабился.
— Нынче днем было собрание профессоров коллегиума, — сообщил дон Таддео, как только они сели. — Мы обсуждали письмо брата Корнхауэра и список документов.
Он остановился, словно не был уверен, что его слова дошли до слушателя. Серый сумеречный свет из широкого сводчатого окна падал на него слева, отчего лицо казалось белым и напряженным, а большие серые глаза изучали священника, как бы оценивая его.
— Я полагаю, они отнеслись к этому скептически?
Серые глаза на мгновение опустились и тут же поднялись.
— Я должен быть любезным?
— Не утруждайте себя, — усмехнулся Аполло.
— Да, скептически. «Недоверчиво» — более точное выражение. Мое личное мнение: если эти бумаги действительно существуют, то их датировка, вероятно, подделана несколько веков назад. Я не думаю, чтобы нынешние монахи аббатства пытались нас мистифицировать. Просто они и сами поверили в достоверность документов.
— Очень мило с вашей стороны простить их, — сердито сказал Аполло.
— Я ведь предлагал быть любезным. Так как же?
— Не стоит. Давайте дальше.
Дон соскользнул со своего кресла и подошел к окну. Он внимательно разглядывал бледно-желтые клочья облаков на западе, слегка постукивая по подоконнику.
— Эти бумаги… Не имеет значения, верим мы им или нет. Сама мысль, что подобные документы могут сохраниться, — даже если имеется самый ничтожный шанс, — настолько будоражит… Словом, мы должны немедленно исследовать их.
— Очень хорошо, — сказал Аполло; его это слегка забавляло. — Они же приглашают вас. Но скажите мне: чем вас взбудоражили эти документы?
Ученый бросил на него быстрый взгляд.
— Вы знакомы с моими трудами?
Монсеньор поколебался. Он был знаком с ними, но сознаться в этом означало признать, что имя дона Таддео произносилось в одном ряду с именами великих естествоиспытателей, умерших тысячу и более лет назад, хотя самому дону было едва ли за тридцать. Священник не желал признавать, что этот молодой человек подавал немалые надежды обнаружить то редкое проявление человеческого гения, которое возникает раз или два в столетие, чтобы перевернуть всю науку.
— Я должен признаться, что не читал большую часть из…
— Не имеет значения. — Пфардентрот не принял извинения. — Большинство из них сугубо абстрактны и скучны для неспециалиста: теория сущности электричества, движение планет, притяжение тел и прочее в этом же духе. А в списке Корнхауэра упоминаются имена Лапласа, Максвелла и Эйнштейна… Они что-нибудь говорят вам?
— Не много. История называет их естествоиспытателями, не правда ли? Они ведь жили в то время, которое предшествовало гибели последней цивилизации? Помнится, их упоминает одна из языческих агиологий,[79] не так ли?
Ученый кивнул.
— И это все, что известно о них или о том, чем они занимались. Физики, как говорят наши не очень глубокие историки. Те люди, благодаря которым Европейско-Американская культура поднялась так быстро, говорят они. Перечень, который приводят историки — сущая банальщина, ничего больше. Я почти забыл о них. Но старинные документы, которые, по словам Корнхауэра, у них имеются, могут быть именно физическими научными текстами. Это невероятно!
— И вы хотите убедиться в этом?
— Да, мы хотим убедиться. Теперь, когда все это всплыло, я бы предпочел никогда не слышать об этом.
— Почему?
Дон Таддео внимательно разглядывал лежащую внизу улицу. Он поманил к себе священника.
— Подойдите сюда на минутку. Я покажу вам, почему.
Аполло вышел из-за стола и посмотрел вниз на грязную ухабистую улицу, которая окружала дворец, казармы и здания коллегиума, отгораживая резиденцию правителя от шумного плебейского города. Ученый показал на темную фигуру крестьянина, который в сумерках вел домой своего осла. Его ноги были обмотаны кусками мешковины. На них налипло столько грязи, что он еле их поднимал. Но он упорно, шаг за шагом, тащился вперед, отдыхая после каждого шага по полсекунды. Он был настолько изнурен, что даже не мог очистить ноги от грязи.
— Он не едет верхом на осле, — заметил дон Таддео, — потому что утром его осел был нагружен зерном. Ему не приходит в голову, что теперь — поклажи нет. То, что было правильно утром, правильно для него после полудня.
— Вы знаете его?
— Каждое утро и каждый вечер он проходит мимо моего окна. Неужели не приметили его?
— Таких, как он, тысячи.
— Посмотрите-посмотрите. Можете ли вы заставить себя поверить, будто это животное ведет свой род от людей, которые, как предполагают, изобрели летающие аппараты, побывали на Луне, подчинили себе силы природы, создали машины, умеющие говорить и едва ли не мыслить? Можете вы поверить, что такие люди существовали?
Аполло молчал.
— Посмотрите на него! — настойчиво повторил ученый. — Нет, сейчас слишком темно. Вы не сможете разглядеть на его шее первые признаки сифилиса, который вскоре съест его носовой хрящ. Наполовину парализованный и явно слабоумный. Безграмотный, суеверный, кровожадный. Он ненавидит своих детей. За несколько монет он может убить их. Он может продать их за что угодно, как только они достаточно подрастут. Посмотрите на него и скажите, видите ли вы в нем потомка некогда могущественной цивилизации? А если нет, то кого вы видите?
— Образ Христа, — раздраженно ответил монсеньер, сам удивляясь своему гневу. — А что я, по- вашему, должен увидеть?
Ученый раздраженно фыркнул.
— Несоответствие. Между людьми, которых вы можете увидеть из любого окна, и людьми, которые некогда жили, как нас хотят уверить в этом историки. Я не могу этого принять. Как могла великая и мудрая
