возвращается в Оранж-Гроув. Той же ночью разбиты новые окна в Гранд-Пэрэйд.
Апрель. Всего четверо новых пациентов за месяц. Дина и повар просят расчет. Замену, однако, трудно найти. Агнесса все чаще остается в постели, лежит среди прокисшего белья, обнимая невидимый силуэт своего покойного мужа. К ней Джеймс не заходит. Они живут в доме как чужие.
Любители шикать и швырять камни ведут себя все более дерзко. Как-то раз Джеймс задремал в седле по дороге домой из долины Святой Екатерины, где навещал больного, но стоило ему открыть глаза, как он видит, что дорога перекрыта четырьмя неизвестными, вооруженными палками, с лицами, замотанными в шарфы. Один из них бросается вперед, чтоб нанести удар. Джеймс бьет его ногой по голове, и тот катится по дороге. Но тут поспевают другие, один хватает лошадь под уздцы, и Джеймса стаскивают на землю. Стычка длится недолго почти в полном молчании. В драке Джеймс никогда не испытывал ни угрызений совести, ни страха. Он метит хлыстом в глаза и в горло, но все же четверо — это слишком много. Они одолевают, забивают его палками. Будто сквозь туман, он чувствует, что над ним наклоняются и, тяжело дыша, что-то шепчут. Потом слышит, как они удирают. Более ничего.
Когда он приходит в себя, уже светло. Желтоватая заря. Сильный дождь. С обочины дороги на него поглядывает ворона. Но как только замечает, что он пошевелился, то сразу же подпрыгивает и, тяжело взмахивая крыльями, улетает в сторону блестящей от дождя долины. Под дубом прячется лошадь, она стоит неподвижно, под стать дереву. Медленно-медленно Джеймс забирается в седло. Не многие стали свидетелями его возвращения домой, но их было достаточно, чтобы новость разнеслась по городу: негодяя вздули как следует! Хоть малая толика справедливости воздана бедному старому Манроу.
Увидев Джеймса в Гранд-Пэрэйд на следующее утро, Гаммер качает головой, смеется, потом приносит еду и вино. Полосы, ссадины, отпечатки сапог на спине, руках и ногах сначала покрывают тело Джеймса яркими пятнами, потом бледнеют, сливаясь с цветом кожи. Джеймс сам промывает себе раны, накладывает компрессы, работает иголкой и ниткой. Не проходит и двух дней, как он уже может ковылять, опираясь на трость. Через четыре он поправляется, осматривает тех немногих больных, что остаются в прививочных палатах и в палате для сифилитиков, вырезает ребенку загноившиеся миндалины. Тех, кто напал на него, не разыскивают. Он о них даже не вспоминает. Все это его не заботит. Он Джеймс Дайер. И даже враги зовут его удивительным, великолепным. Страдания он не испытывает. Но впервые за три или четыре года он открывает старый ящик с планетарием и с удовольствием разглядывает его содержимое, вспоминает самого себя в Блайнд Ио, мальчика, уверенного в своем величии.
Планеты не подвели. Пятнадцатого дня мая 1767 года Джеймс получает письмо из Лондона от доктора Фодергилла:
Мой дорогой Джеймс!
Хоть вы и решили забыть своего бывшего наставника, он вас не забыл. Я по-стариковски получаю удовольствие, следя за успехами своих самых талантливых учеников, и мне сообщили из весьма надежных источников, что вы употребляете свои способности по назначению с большим успехом на западе страны. Насколько я знаю, вы делали прививку против оспы, а это крайне важное средство, которое еще внове.
Господин Пускин, русский посол в Лондоне, сообщил о том, что императрица Екатерина желает сделать себе таковую прививку в качестве примера для своего народа и тем самым уменьшить распространение бедственного недуга в своих землях. С этой целью она поручила послу найти английского доктора, могущего осуществить сие намерение, ибо наш народ известен во всем мире своим врачебным искусством и осведомленностью в данном вопросе. Послу было предложено несколько имен, и я взял на себя смелость внести и ваше имя в сей список. Надеюсь, вы не будете за меня на это в обиде.
Кому выпадет жребий исполнить сие поручение, зависит от того, кто прибудет в город Санкт- Петербург первым, ибо было решено, что все кандидаты одинаково способны выполнить возложенное на них обязательство, а потому должны иметь равные возможности. Будет установлен определенный день, когда те, кто намеревается предпринять означенное путешествие, должны собраться в Лондоне, дабы совместно отправиться на континент, а оттуда, чем быстрее, тем лучше, далее в Россию. Полагают, что это придаст делу захватывающий спортивный дух как здесь, так и в России, с чем я, однако, не могу полностью согласиться.
Ежели вы желаете подтвердить свое участие, то я прошу вас приехать в Лондон, как только позволят вам ваши дела, ибо предполагается, что путешествие состоится до исхода этого года.
Был бы я помоложе, то и сам бы поддался искушению участвовать в сем предприятии. Риск довольно значителен, но и награда обещает быть весьма щедрой.
Ваш покорный слуга и проч.
На следующей неделе Джеймс уже в Лондоне, в саду у Фодергилла. От недавних побоев не осталось и следа. На нем камзол великолепной материи, волосы спрятаны под парик, новый, дорогой и слегка надушенный. Хотя вполне вероятно, что Фодергилл слышал про историю с Манроу и, может быть, именно она подтолкнула его написать Джеймсу, но сейчас в беседе не звучит никаких неприятных намеков, никаких поползновений усомниться в моральных качествах кандидата. Джеймс подробно излагает свою методу использования для прививки зараженного ланцета. Фодергилл одобрительно кивает. Они пьют вино на скамье под цветущей вишней. Провозглашают тост за императрицу.
— Какое приключение вас ждет, мистер Дайер! — восклицает Фодергилл.
Ужинают вместе со всей семьей, блюда совсем простые, за окном виден закат. Дочь Фодергилла заливается краской от того, как ее рассматривает этот красавец Джеймс — точно она лежит перед ним на операционном столе.
После ужина Фодергилл ведет Джеймса на второй этаж в комнату, где полно чучел птиц, испуганно глядящих со стен, костей и окаменелостей, засушенных бабочек с крыльями, точно вырезанными кусочками шелка.
— Прошу сюда, — говорит Фодергилл. Рядом со столом стоит бочка. Когда он снимает крышку, воздух вокруг наполняется сладковато-горьким запахом табака.
— Мой агент в Северной Америке, мистер Саммз, упаковывает свои охотничьи трофеи в табачную пыль. Это привезли вчера на невольничьем судне из Чарлстона. Пожалуйста, придержите мне рукава.
Фодергилл запускает руки в табак и извлекает оттуда какое-то существо, еле видное в тусклом свете комнаты.
— Что это, сударь? — спрашивает Джеймс.
— Mephitis mephitis, — отвечает Фодергилл, с нежностью поднимая его повыше. — Вонючка. Обыкновенный скунс.
20
Дома в Гранд-Пэрэйд проданы. Один куплен актером, другой капитаном в отставке Ост-Индской компании. На дворе июль. Последняя неделя, которую Джеймс проводит в Бате. У реки собралась толпа. Там, над лужайкой для игры в шары и Оранж-Гроув, круто натянут канат, который прикреплен одним концом к восточной башне аббатства. Подойдя поближе, Джеймс встает позади собравшихся зрителей. Все глядят вверх на башню. Маленькая фигурка на канате делает какие-то движения, ложится грудью на доску, похожую на нагрудник кирасы, еле-еле удерживая равновесие. Кто-то кричит: «Едет! Едет!», и вдруг человечек летит, несется вниз по канату, а позади от трения доски о канат развевается шлейф дыма. Пистолетный выстрел, пронзительный звук трубы, отдающийся эхом среди холмов. В своем стремительном полете фигура напоминает падучую звезду, ангела, низвергнутого с небес. Изумительно! Потрясающе!
Толпа разражается криками. Джеймса проталкивают вперед, и вот он уже выглядывает из-за плеч зевак, ближе всех стоящих к тому месту, где нижний конец каната прикреплен к специально воздвигнутому помосту. Он видит человека, маленького и хрящеватого, одетого в залатанный кафтан, а рядом с ним, все еще с трубой в руке и слезящимися от ветра глазами, девушку лет четырнадцати-пятнадцати, судя по всему,
