улавливал любую ложь, похвальбу, даже невинное преувеличение. Шевалье устал и подумал, уж не прибегнуть ли к испытанной детской хитрости, вызвав обильное носовое кровотечение, дабы не быть разоблаченным (в чем? в чем же именно?), однако на помощь ему пришел мочевой пузырь собеседника. Они вышли из трактира и отправились к стене на Уотер-лейн.
— Вы, наверное, заметили, что я мочусь, как старая лошадь, — заметил ученый джентльмен, мгновение назад выискивавший ошибки у философов-идеалистов и критиковавший новейших авторов псалмов, забывших о великих образцах. — Мне то и дело хочется писать. Мой друг, доктор Леветт, говорит, что всему виной почки.
— Если позволите, я принесу вам одно снадобье, — отозвался шевалье, из которого выпитое вытекло довольно узкой струей. — Оно еще никогда не подводило.
Никакого снадобья у него, конечно, не было, но ему захотелось продолжить знакомство. К таким контактам нужно относиться бережно и стараться их культивировать. Он еще не до конца утратил веру в чудо, в дар судьбы или просто в счастливое стечение обстоятельств, даже в нежданное везение. Может быть, предложив это снадобье другому человеку, он и сам сумеет исцелиться? Может быть, искры энергии его спутника вспыхнут в нем, словно после долгого трения? И когда кто-то говорит, будто у него есть чудодейственное лекарство, то всегда добавляет: «Оно безотказно, оно вам поможет, оно вас спасет».
Они вернулись к берегу, взявшись за руки, пробрались между высокими влажными стенами и услыхали — то ли сзади, то ли где-то перед ними — шаркающие шаги или рычание собаки. Лодочник откликнулся на голос человека-тени, Казанова забрался в катер и, стоя во весь рост, отсалютовал новому приятелю. Он следил за ним до тех пор, пока туман не затянул набережную тяжелой пеленой и они потеряли друг друга из вида.
В особняке на Пэлл-Мэлл шевалье взял перо и записал в своем дневнике:
Сегодня ночью, в последний день сентября 1763 года, я познакомился с мистером Сэмюэлем Джонсоном. Он живет в доме номер один на Иннер-Темпл-лейн, и его смело можно назвать украшением его страны.
Он погасил свечу мокрыми пальцами и со вздохом лег в постель, высоко взбив подушку. Перед сном, когда дневные впечатления постепенно начали исчезать, превращаясь в облако разрозненных мыслей и полуфантазий, до него опять донесся таинственный выкрик соседа. Почему ему никогда не отвечают? Одинокий клич, совсем как у журавля. Бедняга. Жарба должен выяснить, кто он такой. Дорогой Жарба…
…
Шевалье сидел на большом ночном горшке, скрывшись за ширмой из полурасколотого дерева и сгнившего шелка. Теперь ему приходилось усаживаться в женской позе даже по малой нужде: какой-то затор в его мочевом пузыре превратил некогда приятную процедуру мочеиспускания в настоящую пытку. Ее не смогла бы изобрести даже инквизиция. Он посмотрел вниз, на красный, сморщенный стручок его мужской силы. Его мужской силы! Этот орган между бедрами напомнил ему искусственный фаллос, который маленькая Анджела Калори когда-то давным-давно, в Милане, прикрепила к своему сладкому источнику. С его помощью она смогла работать в разных театрах и дурачить старого священника, блюстителя актерской нравственности. Однако Казанову она не одурачила. Дорогая девочка… дорогая девочка. Все же поразительно, что человек способен помнить события пятидесятилетней давности и забывать, с кем говорил вчера.
— Простите меня, синьора. Я вас долго не задержу, — предупредил он.
— Скажите мне, шевалье, была ли Шарпийон красивее вашей португальской подружки? Красивее Генриэтты или Манон?
— Разве я рассказывал вам о Генриэтте?
— Конечно.
— Когда Генриэтта покинула меня в женевском отеле, она сделала надпись острием алмазного кольца на окне…
— Так, значит, я говорил вам. Но это была неправда. Я никогда о ней не забывал. Она играла на виолончели и коротко стригла волосы. Я преклонялся перед ней, хотя она заставила меня поклясться. Дать страшную клятву, синьора. И я согласился, что не стану ее искать, а если случайно встречу, то пройду мимо, будто мы не знакомы. Мужчинам нельзя предъявлять такие требования, синьора. Никто не сдержал бы эту клятву. А я был потрясен. Перепуган.
Он стиснул челюсти, и из его крупного, сгорбленного тела вылилась тоненькая струйка розовой воды. Старик не удержался и взвизгнул. Финетт просунула голову за ширму. Он кивнул ей и улыбнулся, подумав, что его последним увлечением стала фокстерьерша.
— Ну, а что касается Шарпийон, — проговорил он и набрал в легкие воздух, — как это сказано в «Песни песней»: «Прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знаменами».
— Тогда мне ее жаль, — отозвалась гостья. — Молодость и очарование сами по себе тяжкий груз. Да она вам в дочери годилась.
— Ха! Она только умела кружить мужчинам головы. Старики, спавшие со своими молитвенниками, оживали и смотрели на нее во все глаза. Бродячие собаки бежали за ней по пятам, как свита. И вам незачем ее жалеть, ведь у нее сострадания было не больше, чем у Сен-Жюста или Тальена.
— Однако вы не смогли сжечь ее письма.
Он вернулся из-за ширмы и снова устроился в кресле. Финетт на время изменила ему и легла у огня, а посетительница, скромно сидевшая напротив, улыбнулась и разомкнула тонкие губы. Он поглядел на ее белое, с высокими скулами лицо под вуалью и понял, что когда прикоснется к нему, оно окажется холодным, как утренняя трава или промерзшая земля.
— Я уверена, синьор, что вскоре юная приятельница нанесла вам новый визит.
Будет ли эта рассказанная им история всего лишь очередной — или же последней? Казанова посмотрел на свечу — пламя перекинулось вниз, на сальный обрубок.
— Нет, синьора, ко мне явился посол от Шарпийон, а не она сама…
глава 11
В халате и бархатной феске шевалье сидел у камина. На столе позади него стояла чашка с шоколадом. Он держал в руках первый том знаменитого словаря Джонсона, который Жарба купил днем раньше в книжной лавке мистера Пейна на Патерностер-роу. Какие там прекрасные слова! И даже если он не понял некоторые из них, то мог без смущения произнести в одной из комнат своего особняка. Уютная атмосфера располагала к этому, а чуждая музыка английской речи ласкала слух и обостряла воображение.
Его оторвал от чтения звонок в дверь, и он попытался решить, стоит ли сейчас принимать гостей или лучше передать, что его нет дома. Но в этот момент услышал вежливый, однако энергичный и напористый женский голос. Казанова сразу узнал его. Это была любимая тетка Шарпийон.
Она вошла в гостиную, тряхнув головой и улыбаясь, совсем как некогда знакомая ему настоятельница монастыря, устраивавшая аборты девушкам из богатых семей.
— Мадам…
Шевалье поднялся, торопливо поцеловал даме руку и указал на стул по другую сторону камина. Он
