значения. В тот краткий миг он был богат как никогда.
— У вас неважный вид, мсье, — заметила она.
Казанова кивнул. Недомогание скапливалось часами, если не неделями. Судороги, колики в животе, приступы тошноты. Странное восприятие лунного света и дикий, затравленный взор.
— Я себя прекрасно чувствую, — отозвался он.
Шарпийон медленно вылезла из постели, а Казанова занял ее место.
…
— Итак, синьор, Шарпийон сделалась вашей сиделкой, а вы ее пациентом.
— Да, вы правы, синьора.
— Она была хорошей сиделкой?
— Она вылечила меня от лихорадки.
— За три дня?
Он пожал плечами:
— Три дня, четыре дня… Какая разница, да и кто это помнит? Который час, синьора? Мне кажется, что уже стемнело. Не зажечь ли нам вторую свечу?
— Этой свечи, — произнесла его гостья голосом, похожим на вечер, на шуршанье песка в песочных часах, — хватит еще на час.
Шевалье принюхался. Финетт застонала во сне, но после снова успокоилась. Как они назвали эту кошечку в усадьбе? Он вспомнил, как та лежала у него под боком, когда он поправлялся от лихорадки, и покусывала кончики его пальцев.
— Когда вы оба выздоровели и у вас прибавилось сил, синьор, то, несомненно, вам удалось сблизиться и стать друзьями. Общение доставляло вам удовольствие? И вы, и она стали романтичнее?
Он чуть не повысил на нее голос, и ему захотелось крикнуть: «Уж вы-то, конечно, знаете! Вы все знаете!» Но он боялся задохнуться и должен был следить за собой. Шевалье ощупал лицо, сосредоточился и спокойно проговорил, хотя его голос прозвучал как у человека, проигравшегося за ночь в карты или неудачно игравшего в них всю жизнь:
— Какое-то время мне так казалось, синьора, но, по правде признаться, все пошло по-прежнему. Своим обычным чередом.
глава 6
— Уж лучше быть несчастной, чем томиться от скуки, — заявила Шарпийон, когда они все уселись за стол. Ставни были закрыты, а в камине пылал и потрескивал огонь.
Казанова удивленно поднял брови. Ему было столь же скучно, как и ей, а притворяться становилось все труднее. Однако сам бы он признал это последним.
— Вы хотите устроить званый вечер? — осведомился он. — С картами? Пригласить соседей? Одеться понаряднее?
— Мсье, — откликнулась мадам Аугспургер. В усадьбе ее раздражение постоянно нарастало, словно распирало ее изнутри, вырвавшись из-под городского пресса. — Мы скоро сойдем с ума. Здесь не на что смотреть, кроме холмов.
Шевалье повернулся в кресле. Жарба сидел у трубы и читал. Казанова обратил внимание, что его слуга иногда надевает небольшие складные очки.
— Много ли вина мы привезли из Лондона, Жарба?
— Шесть дюжин бутылок, мсье, — не отрываясь от книги, ответил Жарба. — Шампанское, кларет, мадера, токай. Кое-что разбилось по дороге.
— Шесть дюжин. Что же, мы можем немного развлечься.
— Нужна еще и еда, — проговорила тетка номер один, выдернув нитку. Женщины весь вечер ткали гобелен. — Мы не можем морить людей голодом даже в поместье.
— Жарба?
Слуга недоуменно пожал плечами:
— Тут есть хряк, мсье.
— А…
— Или корова, — припомнила тетка номер два.
— Пусть бросают жребий, — подытожил Казанова. Если не считать одного-двух человек, он сам за всю жизнь не убил ничего крупнее тараканов.
В десять вечера женщины поднялись из-за стола. Оставаться дольше не имело смысла. Они бы все равно не услышали ничего более волнующего, чем уханье филина. Семейство Аугспургеров строем направилось к себе, как отряд, покидающий поле битвы. Жарба закрыл книгу и тайком, как показалось шевалье, сунул ее себе в карман, пожелав хозяину спокойной ночи. Молоденькая служанка уже легла спать. Казанова остался один, задумчивый и не отдохнувший за вечер. Он мечтал о мощеных мостовых и лондонском дыме, о надушенной толпе в зале оперы, о переплетении переулков, ведущих бог весть куда! Одна его фантазия стремительно уступала место другой. Банки! Газеты! Даже тюрьмы стали вызывать у него ностальгию. Зачем человеку с его способностями торчать в этой усадьбе? Какой в этом смысл? А в захолустье можно только прятаться или пересекать пустынные поля с заряженным ружьем по пути из одного города в другой. Недаром он не написал ни строчки, лишь два письма Джонсону, полные лжи и нелепых претензий.
Шевалье зевнул. Кошка повернулась животом к огню. Он уже собирался выйти из комнаты и даже потушил лампы, оставив зажженной одну маленькую свечу, чтобы подняться с ней по лестнице, когда ему бросились в глаза искры нитей гобелена на краю стола. Обычно, кончая ткать, женщины свертывали его и забирали с собой.
Однако сегодня вечером они оставили работу в гостиной в окружении ниток с иголками, разноцветных шпулек, заколок, ножниц и наперстков. Он передвинул свечу по столу и наклонился над искрящимся гобеленом, словно глядя на свое отражение в крохотном озере. Основные фигуры в центре гобелена уже были вытканы. Девушка с копной рыжих волос восседала на спине белого быка, а рядом пенились сине- серебристые океанские волны. На втором плане вырисовывались нечетко намеченные фигуры. Он сразу понял, какова тема гобелена. Красавица на спине быка — это Европа, дочь Агенора и Аргиопы, сестра Феникса. А быком, конечно, был Юпитер, решивший похитить невинную девушку. И когда он появился перед ней на берегу моря в Тире с тяжелыми брыльями и в молочно-белой шкуре, то показался столь добродушным и ласковым, что Европа не испугалась и почувствовала себя на его спине в полной безопасности.
Почему они выбрали этот сюжет, задумался шевалье, восхитившись мастерством Аугспургеров. Ведь это рассказ о беззаконии, об обмане, о боге, скрывшемся под маской быка, подобно острому ножу в кожаных ножнах. Но, присмотревшись попристальнее, он с удивлением обнаружил в гобелене нечто странное и чуждое древнему мифу. Казанова поднес свечу к ткани, постаравшись не закапать ее воском, и куски гобелена как будто ожили. Бык, который должен был казаться смирным и в то же время царственно- величавым, растерянно уставился на коварные, высокие волны. А хрупкая девушка крепко вцепилась кулаками в его драгоценные рога и толкала быка вперед. Даже наблюдавшие за ними с берега застыли в напряженном ожидании и, похоже, знали, что вот-вот случится. Они схватились за бока и еле удерживались от хохота…
