Утраченная невинность

— Я знаю, — сказал он с грустью. — Знаю. Дурм, где дневник?

Обессиленный, опустошенный, Дурм разлепил посиневшие губы.

— Борн… прости меня. Я не смог его остановить…

Гар положил ладонь на щеку старика.

— Ты прощен. Дурм, где ты спрятал дневник?

Но все было бесполезно, и Гар понимал это. Он заплакал от отчаяния, хотя Дурм еще дышал, с хрипом набирая воздух в легкие. Свет в его глазах постепенно затухал, но из них еще текли слезы. Последние краски жизни покидали лицо Дурма, и кожа становилась похожей на старый выцветший и потрескавшийся пергамент. Веки начали опускаться и закрылись совсем. Силы, разбуженные мазью Никса, таяли.

— Не беспокойся, Дурм, — ласково сказал Гар. — Все нормально. Ступай с миром, и пусть великая милость Барлы будет с тобой.

По восковому лицу умирающего мелькнула темная тень.

— Барла, — пробормотал он. — Стерва, дрянь, продажная шлюха. — Глазные яблоки задвигались, веки поднялись. Он смотрел на Гара затуманенным взором. В горле хрипело; он хотел что-то сказать. — Гар…

Даже крылья бабочки шелестели бы громче.

Взгляд Дурма был исполнен вины.

— Прости меня…

Гар поцеловал его холодный влажный лоб.

— Ты прощен за все. Молчи. Я здесь. Я с тобой.

Еще один тяжелый, хрипящий вдох. Долгая пауза. Пена на губах.

Дальше ничего.

Гар позвал в палату Никса.

— Он умер. Делай, что должно, но никому ни слова о его смерти. Под страхом казни предупреди своих подчиненных о молчании. Я сам сообщу об этом горе, когда сочту нужным.

Никс поклонился. Лицо его будто окаменело.

— Слушаюсь, ваше величество. Посмею спросить: вы узнали, что требовалось, до того как…

— Нет, — ответил Гар, помедлив. — Не узнал.

За пределами дворца продолжался прохладный солнечный день, как и приказал Эшер. В листве деревьев щебетали пичуги, по стволам и ветвям лазали белки. В безоблачное небо упиралась величественная ярко-золотистая Стена.

Очень медленно, погрузившись в размышления, он шел по направлению к Башне. Эшеру требуется новое расписание погоды. По крайней мере, это он может сделать. А потом начнет искать дневник Барлы, потому что он обязательно пригодится.

* * *

Марна налетела на Эшера, как только он вошел в задние двери Палаты Правосудия. В ушах у него еще звенело от криков и воплей — Эшер! Эшер! Эшер! — а губы еще были влажными после последнего торопливого поцелуя Дафны. Он нырнул в тишину и прохладу тенистой Палаты, как обожженный человек ныряет в холодную чистую воду.

Марна проводила его в отдельную ложу, закрытую ширмами и предназначенную для блюстителя законов, и помогла надеть церемониальную пурпурную мантию. Голову Эшера украсил венец Правителя олков. Он закрыл глаза — ему почудилось, что сейчас средь ясного неба грянет гром. Все еще не верилось, что все происходящее не сон, но явь.

Затем Марна провела Эшера на магическую платформу, где он был недоступен для толпы, собравшейся в Палате. Как только его заметили, огромное помещение зашумело, будто океан перед штормом; затем шум перерос в оглушительный вал славословий. Вопли, рукоплескания, крики «Восславим Барлу!» и «Благослови Барла нашего Правителя!» больно били по ушам, пока платформа медленно скользила вниз, в глубину зала.

Он открыл глаза, и у него едва не отвисла челюсть. Зал был битком набит. По большей части — олками, но были и доранцы. Присутствовал и Конройд Джарралт, который скорее всего лелеял надежду увидеть, как Эшер совершит какую-нибудь ошибку. Здесь же были доранцы, входившие в состав Общего Совета. Дружки Конройда — Далтри, Сорволд, Хафар и Бокур, которые были с ним в ту ночь у Гнезда Салберта. Даже Холз счел нужным прийти. Служитель Барлы пристально смотрел на него и улыбался; взгляд его был проницателен, но ощущалась в нем какая-то неоднозначность.

Дафна втиснулась на переднюю скамью между Дарраном и Уиллером. Она лишь помахала ему рукой.

Он с трудом подавил желание помахать ей в ответ.

Эшер заметил Индиго Глоспоттла, сеятеля раздоров и главного виновника предстоящих слушаний — длинного и тонкого, как струя мочи, из-за которой он так переживал. И лицо у него было желтое, как моча, и смотрел он тревожно, словно наконец-то — наконец-то! — понял, во что он всех их втравил. В другом конце Палаты, подальше от Глоспоттла, расселся глава Гильдии Красильщиков — толстомордый, багровый, тучный, преисполненный чувства собственной важности и, судя по всему, очень недовольный всем этим сборищем.

Будет знать, как жадничать, подумал Эшер.

Очень и очень многих из собравшихся олков Эшер знал лично. Клуни и ее подруги и друзья, работавшие в Башне. Придворные и королевские чиновники, с которыми он успел перезнакомиться. Пеллен Оррик — мерзавец широко улыбался и играл бровями, словно присутствовал на забавном зрелище. Парни из городских стражников, свободные от дежурства, пришли поддержать старого собутыльника и заодно посмотреть, как он будет из себя строить шута горохового. Главы гильдий с супругами — некоторых он обидел, других поддержал, третьих утеснил. И все же многие считали его другом. Например, пивовар Дерриг и его дочки. Многие просто улыбались ему при встрече на улице, потому что знали, он — олк, Правитель и, значит, важная персона.

Мэтта, конечно, не было. И Эшер жалел об этом. Жалел, что не смог сдержаться. Но скоро он все исправит. Бросит дела, поедет в Глубокие лощины, если потребуется, и поговорит с ним начистоту. Долгое молчание быстро заполняется домыслами и сомнениями, а с него на всю жизнь хватит и одного Джеда.

Платформа остановилась, прервав воспоминания. Приветственные крики усилились до такой степени, что у Эшера, казалось, завибрировали кости. Ему захотелось бросить все и убежать, куда глаза глядят. Но потом он увидел Марну. Она сидела за секретарским столом, лицо у нее было вежливое, но взгляд пронзал подобно кинжалу. Марна читала его мысли. Он глубоко вздохнул, шагнул на возвышение, уселся в кресло Законодателя и трижды ударил в золотой колокол.

С таким же успехом можно пытаться перекричать рев водопада.

Поэтому он встал и поднял руки, прося тишины. Но олки завопили еще сильнее. Он помахал руками, начиная беспокоиться насчет Конройда Джарралта, служителя Барлы Холза и доранцев из Общего Совета — как они воспринимают происходящее, как это отразится на Гаре, на нем самом и на олках вообще?

Он посмотрел на ближайшего стражника и сделал зверское лицо. Сдерживая ухмылку, Джоулин изо всех сил ударил древком копья в покрытый каменными плитами пол. Остальные стражники последовали его примеру.

Ликующие олки проигнорировали этот призыв к молчанию.

Глубоко вздохнув, Эшер запрыгнул на бархатное сиденье кресла Законодателя.

— Будь я проклят! — поревел он что было сил. Великолепная акустика зала усилила его голос, и он дошел до слуха каждого из присутствующих. — Не могли бы вы наконец заткнуться?

Раздался смех, удивленные вздохи, восхищенные замечания вроде «помилуй, Барла» и «негодяй Эшер». Затем в Палате наступила относительная тишина. Легко соскочив, Эшер уселся в кресло.

— Итак, — молвил он, поправляя складки пурпурной мантии, — раз с этим покончено, давайте перейдем к делу.

Первым выступил Индиго Глоспоттл. Хотя почти все горожане знали суть его жалобы, потому что