извергают содержимое своего желудка на стол только потому, что им показали фотографии их жертв. Похоже, Талискер и сам был не уверен до конца, что говорит правду. Чаплин чувствовал в своем противнике слабость и испытывал какую-то хищную радость, словно мог дотянуться когтями до бессильной и больной души.
Алессандро Чаплин презирал слабость. Этому его научили отцовские побои. Мать тихо смотрела добрыми карими глазами, как ее сын вырос в сильного человека, не способного сомневаться в себе и прощать в других то, что считал слабостью характера. В возрасте двадцати двух лет он женился на Диане, красивой, яркой, полной сил женщине, которая легко справлялась с черной тоской, порой поглощавшей мужа. Одна ее солнечная улыбка прогоняла все печали. Когда она погибла в автокатастрофе через восемнадцать месяцев после свадьбы, горе заставило его воздвигнуть непробиваемую стену между собой и миром. Он все еще тосковал по ней.
Чаплин думал о Диане и неотрывно смотрел на снежные хлопья. На мгновение его охватил холод. Донесся далекий голос, но он не мог разобрать слова.
— Диана?
Чаплин моргнул и вернулся в реальность. Его охватила ярость, и он изо всех сил стукнул пресс-папье по столу. Стирлинг удивленно приподнял брови.
— Ты все еще здесь, Чаплин. Я-то думал, что один, как дурак, сижу здесь до поздней ночи и разбираю идиотские бумажки.
— До поздней ночи? — проворчал Чаплин. — Скорее уж до раннего утра. Так или иначе, я ухожу. — Он привстал со стула, и его охватила дикая боль в груди. Алессандро попытался сесть, но промахнулся мимо стула и упал на пол, держась обеими руками за грудь.
— Господи Христе! — Стирлинг оказался рядом через мгновение.
— Со мной все в порядке…
Стирлинг не обратил на его слова ни малейшего внимания, решительно отвел в стороны руки Чаплина, расстегнул рубашку. И с ужасом уставился на огромный лиловый синяк, кольцом охвативший грудь подчиненного. Словно кто-то пытался выдавить из него жизнь.
— Что случилось, Алессандро?
В глазах Чаплина отразился страх.
— Я не знаю, — прошептал он.
Ему дали отгул на несколько дней. Стирлинг обещал собирать сведения о деле и позвонить, если всплывет что-нибудь новенькое. Чаплин знал, что старший инспектор лжет. Все в участке считали, что он принимает дело слишком близко к сердцу, и неожиданное падение дало им возможность убрать его на время с глаз долой. Чаплин сидел на кровати с большим стаканом бренди в руках, тихонько покачивая его и неотрывно глядя на золотистую жидкость.
Иногда он не думал о Диане несколько недель подряд, а потом по радио передавали ее любимую песню или еще что-нибудь напоминало о ней… Такое горе никогда не забыть, думал безутешный вдовец. Прошло столько времени с ее смерти, что он с трудом мог воскресить в памяти лицо жены. Когда становилось совсем уж тоскливо, Чаплин смотрел на ее фотографии и никак не мог признать себя в улыбающемся молодом человеке рядом с ней. От этого ему становилось только хуже, и с новой силой начинало ныть сердце — но по крайней мере из-за нее. Хотя бы так он еще был связан с покойной женой.
Однако сегодня, когда Чаплин закрыл глаза — ему давно хотелось их закрыть, так он устал, — немедленно всплыло любимое лицо. Не мутное и расплывчатое, а такое четкое, словно она стояла перед ним. Но не той Дианы, какую он любил вспоминать. Она смотрела на него так же, как в тот день, когда он видел ее в последний раз. Даже удивительно, почему ему ни разу не вспоминалось это раньше — на ее прекрасном лице были написаны ярость и презрение. Чаплин снова качнул стакан с бренди.
— Диана, — пробормотал он.
Никто не знал, что в день смерти она решила уйти от него, и все из-за Талискера.
В некотором смысле — обычная история семьи полицейского. Слишком много работал, не приходил домой, когда обещал, и не оставлял работу на работе. Единственная необычная черта — в случае Чаплина речь шла только об одном деле, деле Дункана Талискера. Оно тянулось долгие месяцы, и он ни о чем, кроме него, не мыслил. Она сказала, что так больше не может. В то роковое утро Чаплин отправился на судебное заседание, где суд признал Талискера виновным, все еще слыша крики жены. Он сказал себе, что она просто эмоциональная женщина, поживет пару дней где-нибудь и остынет… Ее машина столкнулась с бензовозом. Хоронить было нечего.
Напротив кровати Чаплина висело зеркало, отражавшее залитую, вечерним солнцем комнату. Пестрые покрывала, ковры, одеяла… похоже, хозяин любил все яркое. На кровати лежал высокий, хорошо сложенный, загорелый мужчина с необъяснимым синяком на ребрах. Он плакал.
Чаплин проснулся совершенно спокойным; такими порой бывают люди на грани безумия. Весь вечер накануне он проплакал, вспоминая Диану. Это случилось в первый раз со времени ее смерти, он не проливал слез даже на похоронах, держался со спокойным достоинством. Сегодня утром Чаплин даже не спрашивал себя, почему она пришла к нему с безмолвными обвинениями. Ответ известен: Талискер. История начала повторяться — человек, из-за которого Диана навсегда потеряна, снова в его руках. Алессандро даже не пришло в голову, что она хотела, чтобы он забыл об этом деле навсегда. Он проснулся с убеждением, что может отомстить за смерть Дианы — впервые за пятнадцать лет. Никто не будет плакать по Дункану Талискеру, тем более очень похоже, что он все же виновен.
Чаплин остановил машину под окнами квартиры Талискера. Во внутреннем кармане пиджака лежал пистолет, хотя он еще не решил, что именно собирается сделать. Тем более здесь, на оживленной улице субботним утром.
На Лейт-Уок не было огромных супермаркетов, только обычные магазинчики — зеленная, рыбная, мясная лавки, но люди привыкли покупать все в них. Жители этого района вообще отличались верностью традициям и упрямством — кто же еще ходит в те же магазины, в которых покупали еду их бабушки? В девять утра улица была полна народа, несмотря на моросящий дождь.
Сталь пистолета приятно холодила огромный синяк на груди. На автобусной остановке золотоволосая девчушка разговаривала со взрослыми к их вящей радости, потом она повернулась, встретилась взглядом с Чаплином и неуверенно замолчала. Тот коротко улыбнулся ей и отвернулся.
— Какого черта он там делает? Почему бы ему не зайти и не арестовать меня? Что происходит? — яростно спросил Талискер, выглядывая на улицу из-за пыльной шторы.
— Слушай, если я призрак, это еще не значит, что у меня есть ответы на все вопросы. На твоем месте я бы спросил его.
— Пожалуй. — Талискер задумался. — Наверное, это можно назвать вторжением в личную жизнь со стороны полиции. Но, обрати внимание, мне нечего скрывать. Если они хотят тратить время и силы впустую — ради Бога. Я собираюсь встретиться с Шулой и Эффи. Пойдешь со мной?
— Да. Не могу оставить тебя одного. У меня приказ.
— Приказ? Кто тебе может приказывать, Малки?
— Понимаешь… — Малки явно пытался выкрутиться. — Это долгая история, и я не…
— Дай-ка угадаю. Не имеешь права мне рассказывать?
— Да. То есть нет. А мы пройдемся по Хай-стрит?
— Только после встречи с Шулой. А зачем?
— Может быть, я расскажу тебе о своей жизни. Или смерти.
Довольно скоро открылась дверь, и из нее вышел Талискер. Чаплин смотрел, как он подошел к остановке автобуса, проверяя, не забыл ли деньги и ключи. Нахмурившись, Дункан отправился к газетному киоску. Чаплин решил, что он вернется на остановку, и продолжил ждать. И тут со зрением инспектора что-то случилось.
Наверное, игра света и тени. Чаплин увидел, что за Талискером кто-то следует. Горец при мече, в килте и всем остальном. Невысокий, со спутанными соломенными волосами, он шел большими шагами, явно вместе с Дунканом. А потом исчез.
Чаплин моргнул. В голове царил полный хаос. Он потер лицо руками, посидел с закрытыми глазами, стараясь возвратиться к ясному и холодному спокойствию.
По крыше машины постучали. Чаплин неохотно открыл глаза. Ему широко улыбнулся Талискер.
