– Почему, Джал?
Тот сделал несколько шагов вперед, и в ярком свете свечей, еще прежде, чем он заговорил, ей стало понятно, что Джал продолжает свою игру, какой бы она ни была. Риган почувствовала, что ее дыхание замедляется, спокойствие начинает охватывать взбудораженную душу. А что, если и сейчас он что-то делает, опять применяет магию? Еще Риган подумала, что если бы он сейчас признался во всем и упал ей в ноги, вымаливая прощение, возможно, она и сохранила бы ему жизнь. Но совершенно очевидно, что ничего такого не произойдет.
Джал притворился очень удрученным.
– Это был мой подарок, просто маленький фокус. Я думал… вам понравится. Мне казалось, прелестная безделица доставит вам удовольствие.
Лицо Риган исказилось от ярости, зубы обнажились почти в зверином оскале.
– Лжец! – крикнула она. – Ты лжец! Ты все знал! Не мог не знать! Отойди от меня! Не подходи ко мне близко!
Она попятилась, потом развернулась и опять побежала.
На сей раз Джал не делал попыток ее преследовать. Он сохранял сокрушенное выражение на лице до тех пор, пока не стихли ее шаги, и только потом позволил появиться злобной усмешке.
Почему? Она спросила его почему? Ну что ж, если леди Риган сейчас тайно уйдет за пределы крепостной стены Сулис Мора, мало у кого возникнет сомнение, что она страдает душевной болезнью. Впрочем, порабощение Риган было бы гораздо приятнее, если бы он на самом деле смог довести ее до слюнявого сумасшествия. Было бы гораздо более забавным, если бы Риган еще и поняла это. Хоть и неохотно, Джал вынужден был признать, что Риган перестает быть полезной, так что будет лучше, если она несколько дней проведет в своих покоях.
Джал отправился в свою комнату, отвлеченно отметив, что преследующий его убийца позволил себе весьма неуклюже заполнить восстановившуюся тишину звуком приглушенных шагов.
Холируд-парк замерзал. Под зловещим светом полной луны сердитый холод накинулся на подстриженный газон, и сейчас каждая травинка стояла, выпрямившись, словно остро заточенный кинжал. Нокс шел по парку босиком, зная, что его ступни впитывают холод земли, но ничего не ощущал. На нем был только похожий на длинную ночную рубашку серый балахон, пояс от которого он забыл, когда уходил из «Ковчега». Нокс пребывал в трансе. Если бы сейчас его спросили, как человек себя чувствует в трансе, он ответил бы, что это состояние сна наяву. Нокс продолжал думать, и его мысли текли с пугающей ясностью, как серебряный поток, но где-то за другими мыслями. Эти другие мысли были не совсем божьими, скорее то были семена, посеянные Богом в ничего не подозревающий разум Нокса после того, как, проснувшись, он не обнаружил в «Ковчеге» ни скоора, ни Тристана. Бог был недоволен, очень недоволен…
Нокс споткнулся, но не отвел взгляда от Сэйлсбери-Крэгз, скал, которые с самолета похожи на лапы огромного льва. За скалами находилась гора более округлых очертаний, поросшая высокой травой и вереском, высотой около восьмисот футов. Сейчас в свете полной луны можно было увидеть красный оттенок обнаженной породы, скрывающей секреты того, что когда-то было действующим вулканом. Чувство близости с горой глубоко засело в сознании жителей Эдинбурга. Ее очертания – это первое, что они ищут взглядом, возвращаясь домой на поезде или машине. Гора словно страж, охраняющий город, и, конечно, вызывает радостное ощущение дома.
Итак, приближаясь к горе через северную территорию Холи-руд-парка, Нокс представил себе приговор, который вынесли бы ему духи. Вряд ли приговор был бы добрым, скорее наоборот.
Но Нокс не мог остановиться, ему нельзя было этого делать. В его сознании четко рисовалось место, которое он должен найти.
Бог хотел от него именно этого. Если у него все получится, Бог сказал, что именно сюда он должен будет привести Детей, когда придет время. Нокс подумал, что Бог имеет в виду Вознесение, но его беспокоил тот факт, что Бог изъяснялся не в таких выражениях, которых можно было от него ожидать. Ноги теперь кровоточили, и Нокса не покидало неприятное ощущение горячей крови, струящейся по замерзшей коже. Факел, который он взял с собой, лежал в объемном кармане балахона и бил при ходьбе по ногам. Ему хотелось бы замедлить шаг, но Бог сердился. Так сердился, что сделал что-то с Эстер…
Одно только воспоминание о ней заставило его сердце биться быстрее. Теперь Эстер принадлежала ему. Девушка сама отдалась – так, наверное, она себе говорила. На деле же он взял ее после небольшого сопротивления. В большой кровати Даниэля Нокс воплотил в жизнь все фантазии, какие у него только появлялись насчет Эстер: он царапал, кусал и мял ее тело, прижимая к себе так сильно, что чувствовал, насколько хрупка она по сравнению с ним. Интересно, видел ли его Бог?
Эстер вздыхала и вскрикивала, когда Нокс делал ей больно. Податливое, гибкое тело повергало его в неистовую страсть. И все-таки, если быть честным с собой, когда Нокс посмотрел в ее широко раскрытые, всепрощающие глаза, прежде чем уснуть, он понял, что победителем сегодня оказалась она. Теперь Эстер были ведомы секреты его души, хотя она, наверное, не понимала этого. Его ярость и страсть делали Нокса слабым перед ней. А то, насколько он потерял контроль над собой, испугало и удивило его. Последнее, что он увидел перед тем, как уснуть, была удовлетворенная улыбка девушки, и эта картина оставалась с Ноксом, пока он спал, сделав сон очень беспокойным. При пробуждении это чувство осталось. Нокс смотрел на спящую девушку, испуганный ее беззащитной красотой, пристыженный синяками, оставленными им, и боролся с желанием разбудить и избить ее за то, что она так безоружна перед ним. Любил ли он ее? Нокс не знал. Ему вообще очень мало было известно о любви. Но он хотел бы владеть Эстер и мучить ее всегда.
Но девушка не проснулась. Сначала он не понял и подумал, что она просто спит, устав от бурной ночи. Когда же до Нокса наконец дошла горькая правда, он стал трясти безжизненное тело, тщетно пытаясь разбудить Эстер, рыдая и обещая, что больше никогда не ударит ее опять. Ноксу показалось, что это он каким-то образом убил девушку, но потом в его голове раздался голос Бога…
–
–
–
