расширил его, углубил. А позже оборудовал еще и спортзал внизу.
У ее плеча прожужжала пчела и занялась желтыми бутонами.
— Едва Майкл подрос и смог носить ружье, отец стал брать его на охоту. Убивать Майкл выучился с раннего детства. Наверное, ему полагалось восполнять недостатки слабака брата. — Пол с покорной улыбкой взглянул на нее через толстые линзы и пожал плечами.
Ей было неловко за этого чудаковатого ущемленного человека. Он, что, пытается подружиться с ней? Приглашает и ее покаяться за грехи Лорел?
— А этот как называется? — указала Лорел на гигантский кактус, напугавший ее в ночь провалившегося побега. При дневном свете растение не казалось таким уж грозным.
— Произносится «са-ва-ро», но пишется — «сагуаро». Величественный старикан пустыни. Иногда они вымахивают до пятидесяти футов, а то и выше, и живут до двухсот лет. Этому больше шестидесяти. — Пол взобрался на верхнюю ступеньку лесенки, стоявшей рядом с кактусом, продемонстрировать, что тот все равно выше него.
Лорел ткнула нерешительным пальцем между вертикальными колючими шипами и удивленно обнаружила, что зеленая поверхность восковая и прохладная на ощупь.
— Сагуаро этот рос тут еще до того, как построили особняк, до того, как родилась ты и я, и будет жить после того, как умру я, а может, и ты. Что только справедливо. Видишь ли, Лорел, в глазах природы ты ничем не замечательнее кактуса или вон того куста. Никакого особого значения тебе не придается. Никчемное создание. В сущности, человек — величайшая ошибка природы.
Легкая дымка сгустилась в подушки облаков, завихрилась над вершинами гор. Небо, казавшееся пустым, линяло-бледным, плоским из-за ослепительного солнца, точно бы углубилось, приобрело объемность, цвет; облака сталкивались, сливались в большие тучи, а из-за зубчатых горных пиков наплывали новые и новые.
Лорел начало размаривать на солнышке. Тут так спокойно, одиноко. Пол, нежно нянчившийся с растениями, так уничижительно говоривший о человеке, тоже казался одиноким. Наверное, тяжело ему пришлось, когда отец привезв дом молоденькую новобрачную.
— Пол, расскажи мне про мать Майкла. Ты ненавидел ее?
— Марию? — Тот поднял глаза от куста, словно бы удивленный. — Хм, поначалу, пожалуй. Она была совсем другой, чем моя мать. Мать у меня суровая, практичная, некрасивая. Внушала мне, что все мексиканцы неряхи и лентяи. С отцом она никогда не ладила, сколько себя помню.
Пол взялся за блокнот, глядя на пустыню вдали.
— А Мария была полная ей противоположность — добрая, ласковая, безалаберная. Отец женился на ней всего через год после смерти моей матери. Нам с Марией обоим было по девятнадцать, и она была мексиканкой. Ситуация сложилась очень неловкая, но скоро мы подружились. Мария частенько приходила сюда, разговаривала со мной. Кстати, сейчас ты мне ее напоминаешь когда стоишь вот так, и ветер треплет твои волосы.
— Я похожа на Марию?
— Да нет. Просто у нее были тоже длинные темные волосы и темные, как у тебя, глаза. И выражение такое же — застенчивое, боязливое, словно она вот-вот сорвется и умчится от первого же неосторожного слова.
— Он любил ее?
— Отец? У него было две страсти — деньги и красивые женщины. Мария была красива, так что, думаю, любил. Но поразительной он обладал способностью губить красоту. Уродовал пустыню, оставляя ее в шрамах после закрытия своих шахт. Не то — я сам видел — накинет лассо на сагуаро и валит его, так, забавы ради. А чего стоит взрослому сагуаро воспроизвести себя, не говоря уж о молодом растении. Бесценное вырождающееся сокровище пустыни. — Пол понизил голос, отвел глаза. — А потом убил и Марию.
— Как — убил? Ведь случилась авария?!
— Когда человек напролом ломит по жизни, в жертвы попадают невинные люди и растения. И всегда — в результате аварий. — Пол опять заложил карандаш за ухо и поспешно скрылся в лабораторию.
— Пол, погоди! — Лорел вошла следом, после солнца внутри казалось темно и прохладно. — Зачем ты меня вообще позвал?
— Зачем… Ах, да? Извини, разговор у меня, как и жизнь, несколько сумбурный. Хотел сообщить кое-что. — Он присел на высокий табурет. — Первое — просьба. Забирай Джимми и переезжайте с Майклом в Феникс.
— В Феникс?! Но Майкл меня к себе не возьмет. А вдобавок, я боюсь.
— За себя, Лорел? Подумаешь, важность! Я ведь уже объяснял — ты существо незначительное. Не забывай про это, и жить тебе станет гораздо легче.
Показался Эван с кактусами в каждой руке. Она избегала его взгляда, выжидая, пока он отойдет подальше.
— Но для себя — я важна! — Упорная убежденность Пола в ее ничтожности как представительницы рода человеческого раздражала. А перспектива жить с мужем, которого она совсем не знала… вообще немыслима!
— Тут тебе брак никогда не склеить. А на развод Майкл не пойдет. Ни за что! Так какой же выбор?
Не отвечая, Лорел взяла со стола книгу. Должно же быть и другое решение проблемы. Пол ошибается. На фронтисписе стояло:
«Живая пустыня. Растения, животные и философия выживания и вымирания в природе». Доктор Пол Эллиот Деверо второй, эколог, философ. Профессор изучения пустынь. Университет Аризоны.
— А еще что?
— Властям в Денвере сообщено о твоем внезапном возвращении. Слушание дела у судьи назначено на шестнадцатое июня.
Ударившись о край стола, свалилась на пол книга.
— Пол, меня посадят в тюрьму?
— Сомневаюсь. Ты же — мать. Факт этот почему-то весьма влияет на суд. — Он склонился над микроскопом и даже не поднял головы, когда Лорел уходила.
К полудню пухлые облака затянули небо над долиной, все темнея и темнея. Лорел не верилось, что в пустыне хоть когда-то идет дождь, но в воздухе явно пахло дождем.
Она поднялась в комнату Джимми и села в качалку, в ту, из старой детской, глядя, как мальчик играет у ее ног. Мария, наверное, вот так же качалась в этой качалке, наблюдая за Майклом. Стоило больших трудов уговорить Консуэлу отпереть детскую и перенести качалку сюда. Какой смысл хранить ее под замком в комнате пыльных воспоминаний, если в доме появился ребенок? Устав возиться с машинками, Джимми, звонко засмеявшись, забрался к ней на колени и привалился к груди, засунув пальчик в рот. Между ними крепла связь не столько матери и ребенка, сколько двух одиноких, ищущих утешения существ.
Слишком у него бледная, молочного оттенка кожа для ребенка, живущего на солнце. Хотя, правда, играть во дворе ему разрешают редко. Особняк и для него тоже — тюрьма. Пол предложил вариант спасения — единственно возможный. «Забирай Джимми и переезжай с Майклом в Феникс».
В комнате потемнело, снаружи собиралась гроза, Лорел раскачивалась все сильнее, все теснее прижимая теплое тельце. Другого выбора, по мнению Пола, нет.
Она напевала «Спи, малыш» — единственную колыбельную, которую помнила; пела, стараясь заглушить завывания крепчающего ветра.
Вскоре Джимми заснул, головка его покачивалась взад-вперед в такт качалке. Но Лорел снова и снова пела колыбельную под скрипучий аккомпанемент качалки. Внутри у нее тоже нарастал шторм, с того момента, как она вступила в мир Лорел, и она опасалась, что стоит ей замолчать — и разразится буря.
Смеркалось, ветер порывами налетал на дом, между атаками — мертвые паузы, глухо ухал на крыше колокол. Лорел вскочила, когда молния разорвала небо, осветив комнату; запела громче, стараясь не слышать раскатов грома, грохотавших точно над самой крышей.
Дверь на балкон распахнулась, и в комнате показался Майкл. Колыбельная застряла у нее в горле. Была пятница, а она ждала его не раньше субботы.
Его ласковая улыбка сыну погасла, губы затвердели. Будто темный натюрморт: она замерла в качалке его матери, его сын спит у нее на коленях, а он стоит в военной форме с кепи в руках, волосы взлохмачены. От раздавшегося треска молнии у нее перехватило дыхание, на секунду комнату озарило синим холодным светом, отразившимся в глазах Майкла.
Лорел наблюдала оттенки его подвижного лица: раскрылись от удивления глаза, прищурились… напомнила ли она ему Марию в этой качалке? В груди у нее сжалось, волнение мешалось со страхом. Жизнь с этим человеком может оказаться пугающей, непредсказуемой, опасной, но никогда — тусклой.
Часто забарабанили по рифленой крыше капли дождя, а через минуту буря оборвалась. Собирался дождь целый день, а кончился ничем.
Развеялись тучи, развеялась и напряженность в комнате. Джимми заворочался, снова сунув пальчик в рот. Лорел перевела взгляд на мальчика; ток, пробежавший между ней и Майклом, когда глаза того неотрывно смотрели в ее, исчез.
— Подумала, Джимми нужна качалка. Все равно никто ею не пользуется.
Майкл бросил кепи на комод рядом с портативным телевизором и, повернувшись к ней спиной, уставился на потолок, сгорбив плечи.
— Что мне с тобой делать? — Безнадежность в его голосе открыла ей, что не только ее положение безвыходно. Она чуть ли не сама переживала мучения этого сильного человека: вернулась жена, которую он не мог выносить, но и развестись с ней нельзя.
В мае стало совсем жарко, и ланч перенесли в прохладу столовой. Сагуаро выбросил кремовые цветочки с толстыми восковыми лепестками. С крохотным бледным венчиком на верхушке этот великан смотрелся немножко смехотворно. Миниатюрные же кактусики, сидевшие неприметно, полыхали роскошнейшими цветами, в сравнении с которыми сами казались карликами.
За эту неделю у Лорел сложился определенный порядок: обедала она с семьей, а остальное время проводила с Джимми. По выходным, когда приезжал Майкл, они с Клэр уводили Джимми на прогулки, продолжались и уроки плавания. Плавать Джимми не выучился, зато выучился храбро, не плача, переносить пытку. По выходным Лорел чувствовала себя особенно одиноко.
Когда Джимми первый раз назвал ее «мамой», она сообразила, что сама же и научила его. Случайные оговорки вроде «Мама достанет тебе это» или «Сядь к маме на колени». Словечко соскальзывало редко, но малыши подхватывают легко. Их дружба превратилась в болезненные даже какие-то узы, его
