кем, потом не поленится проверить. Я полгода ломал голову, чтобы найти какой-то выход из этой ситуации, но бесполезно. И вот, зашел я как-то в одну бадегу у Привоза выпить пару кружечек пивка. Хлебаю, значит, пивко и вижу — за соседней стойкой стоит мужик, по виду ханыга, но лицо его показалось мне удивительно знакомым. Я мучительно пытался вспомнить — где и при каких обстоятельствах его мог видеть, а вспомнив, рассмеялся — в зеркале… Ханыга чисто внешне был просто невероятно похож на меня! Подивился я такому редкому совпадению — и вдруг блестящая, дерзкая мысль пришла мне в голову… Дело в том, что примерно раз в два-три месяца меня посылали в командировку, на один из харьковских оборонных заводов. Командировки несложные — отвезти на этот завод чертежи различных усовершенствований, доработок, конструкционных изменений для выпускаемых на этом предприятии изделий, разработанных в нашем НИИ, забрать перечень рекламаций и технических заданий на дальнейшие разработки. Фактически, я был обыкновенным курьером, перевозя бумаги, которые в силу их секретности нельзя было посылать почтой, никаких конкретных вопросов мне решать не приходилось. И вот я подумал — а здорово было бы, если бы вместо меня в командировки ездил этот мой двойник-ханыга. А я бы в это время с Иринкой развлекался — жена-то уверена, что я уехал. Эта мысль настолько меня захватила, что я взял еще пару пива, подошел к этому ханыге и стал объяснять ему ситуацию. (Возможно, будь я трезв, мне никогда бы не пришло в голову решение воплотить эту авантюрную идею в жизнь. Но перед этим мы с Гришкой Колтуновым выпили бутылку водки по случаю квартальной премии). На мое счастье, вернее, теперь уже большое несчастье, ханыга оказался мужиком толковым, сообразительным, сразу понял что к чему и согласился, тем более, он все равно нигде в данный момент не работал, по причине периодических запоев. И общем, мы сошлись на трех бутылках водки, пятидесяти рублях плюс все командировочные за одну поездку в Харьков и ударили по рукам. Отмыл я его, постриг (насколько он стал на меня после этого похож — родная мать не отличит!). досконально объяснил что, где и как нужно делать, с грехом пополам научил его подделывать мою подпись, благо она у меня не сложная — и вперед! В первую командировку мы с ним, естественно, поехали вместе. Он пошел на завод, а я остался ждать его возле проходной, наказав в случае каких-либо накладок, неприятностей или подозрений под любым предлогом покидать завод. Но все прошло настолько гладко и чисто, что в следующую командировку он уже поехал сам, а я с легкой душой остался у Ирины. Она на эти дни взяла отгулы и мы с ней наслаждались жизнью… Мужик этот, которого, кстати, звали Виктором Михайловичем, а фамилия была Тимофеев и на этот раз оказался на высоте. И пошло-поехало…
— Как же вы не побоялись доверить ему секретные документы? — вырвалось у Холмова, который наконец стал понимать что к чему. — Ведь этот Тимофеев мог их потерять или того хуже — продать шпионам…
— Ой, я вас умоляю! — пренебрежительно махнул рукой рассказчик. — Он в них ни черта не понимал, ничего бы с этими бумагами не случилось. Какие шпионы, где шпионы?.. А потерять он их не мог, пуще глаза берег — я с ним расплачивался только по его возвращении из Харькова со всеми бумагами, никаких задатков. Да-а… Ну вот, съездил, стало быть, Виктор Михайлович таким макаром, вполне благополучно, в четыре командировки, поехал в пятую. И не вернулся к сроку. Я уже не знаю, что и думать — и тут с работы приходит Ирина (она, естественно, была в курса всех этих дел и все восторгалась моей ловкой выдумкой). и сообщает мне ужасную, прямо-таки убийственную новость: оказывается, завтра меня хоронят! То есть, как вы понимаете, не меня, а Тимофеева, который ехал в поезде с моими документами, возвращаясь в Одессу из «моей» командировки! Этот придурок нажрался водки, которой его угостили попутчики, и грохнулся с полки башкой на горлышко бутылки! Представляете мое состояние? Что делать, положение просто катастрофическое и безвыходное. Объявиться в день собственных похорон и сообщить, что покойник не я, а какой-то ханыга Тимофеев? Мне бы просто никто не поверил! Ну, а если бы я все-таки смог бы доказать данный факт, то последствия подобного моего признания были бы просто ужасающими. Я бы немедленно потерял семью (Наталья никогда не простила бы мне измены) и на несколько лет угодил бы в тюрьму за подобное отношение к секретной документации — времена сейчас сами знаете, суровые… Не говоря уже о неслыханном скандале и позоре на весь Союз — случай-то, согласитесь, просто невероятный, фантастический.
Шепченко перевел дух, взял с шифоньера пачку «Ватры», закурил, и сделав пару крепких затяжек продолжил.
— В общем, посоветовавшись с Ириной, я решил «не светиться», но на похороны все-таки пошел. Думаю, вы согласитесь, что редкому человеку на земле удается посмотреть на свои собственные похороны… Спрятался я за памятниками неподалеку, наблюдаю, слушаю трогательные речи родных и сослуживцев — даже немного прослезился, ей-богу… Никогда бы не подумал, что меня так любят и ценят, да… И тут я едва не засыпался, столкнувшись нос к носу с моей дочерью. Она посмотрела на меня удивленно, но ничего не сказала. А я прикрыл лицо руками и ходу… В общем, остался я жить у Ирки этаким «живым покойником» — без документов, без имени, без квартиры, без денег — без ничего. Устроиться на работу в таком положении я, естественно, не мог, да и вообще, я очень редко рисковал покидать Иркину квартиру, справедливо опасаясь, что меня узнает кто-либо из близких или бывших коллег. А деньги нужны были — зарплата Ирины была не столь уж большой, а лишний рот надо кормить. Выход нашла сама Ирина. устроившись на надомную работу, которую выполнял я. Вот, вырезаю эти пластмассовые звездочки, будь они прокляты…
Богдан Тарасович злобно пнул кулаком в коробку, отчего та упала на пол. Пластмассовые звездочки весело рассыпались по квартире.
— Время шло, и чем дальше, тем меньше оставалось шансов что-либо исправить в чрезвычайно дурацком положении, котором невольно очутился я. Целыми днями и неделями сидел я в этой квартире безвылазно, вырезал звездочки и постепенно глухая тоска закрадывалась в мое сердце. Даже ежедневная близость с Иркой не радовала меня. Наоборот, постепенно я начал испытывать к ней все нарастающее раздражение и даже неприязнь. Ведь она косвенно тоже была виновата в случившемся, И в том, что я, здоровый и еще молодой мужик стал навеки прикован к этим четырем стенам, как какой-то инвалид. Особенно меня угнетала тоска по детям. Денису и Ленке, которых я просто обожаю. Мысль о том, что мне с ними уже никогда не придется быть вместе доводила меня просто до умоисступления! Особенно невыносимо мне стало в последние часы старого года. Вокруг народ веселится, музыка, хлопушки там всякие — а я сижу один-одинешенек… Ирка с дочкой к больной мамаше уехала в Тирасполь, да так там и осталась на новый год. Посидел я так, поскучал, выпил пару стаканов водки… И такая, знаете, меня тоска за душу взяла — сил моих нет! В общем, возникла у меня под влиянием этой тоски и выпитой водки очередная авантюрная идея. Захотел я немедленно, хоть одним глазком взглянуть на своих детей, на свою семью — как они там, бедные, без меня новый год справляют… Сказано-сделано. Отправился я немедленно к своему дому, залез по дереву на свой балкон и смотрю через балконное окно на детишек, жену, сидящих за праздничным столом и поверите — плачу, да… И тут черт меня дернул поскользнуться на куче смерзшегося снега и прижаться лбом к стеклу! Дети и жена меня увидели, крик подняли… Я, естественно, сразу прыг на дерево — и ходу вниз. Да не удержался и свалился — хорошо, что под деревом куча не то земли, не то песка была…
— А сегодня вы зачем к своему дому ходили и за женой и детьми следили? — полюбопытствовал Шура и улыбнулся, глядя как вытянулось от удивления лицо у Богдана Тарасовича. — Тоже тоска обуяла?
— Да вы сам дьявол, товарищ милиционер… — растеряно пробормотал Шепченко. — Все знаете… Да, сегодня меня тоже тоска обуяла. Сегодня ведь у Леночки день рождения… Мне Ирка из своих волос накладную бороду соорудила, так теперь я стал смелее из дома выходить. Мне, главное, на них хоть одним глазком взглянуть, на детишек-то — и уже на неделю легче…
— А почему вы собственную бороду не отпустите? — спросил Шура. — Да, понимаете… — покраснел Богдан Шепченко. — Мне год назад в харьковском метро турникетом эти самые… которые в общем… ну эти самые… прижало. Что-то там в турникете не сработало, задвижки хлоп — и эти самые, прижало. С тех пор у меня борода не растет.
Холмов улыбнулся, подумал намного и задал еще один вопрос. — А зачем к вашей вдове… то есть, я хотел сказать жене перед новым годом приходила Ирина Кулешовская? И еще эти дурацкие десять рублей принесла, вод видом материальной помощи от профкома.
— А-а… — тоже улыбнулся Шепченко. — Это я ее попросил. Понимаете, у меня радикулит разыгрался со страшной силой. А в этом случае мне помогает только одно средство — кальсоны с подшитой в них сзади шкуркой канадского кролика, и придумал, чтобы Ирка пошла ко мне домой под видом профсоюзной активистки и незаметно стащила мои специальные кальсоны, из шкафа, где они всегда лежали. Что она
