Третий и четвертый пункты подтверждали право государственной власти применять меры принуждения к нарушителям права и порядка, а также поддерживать дисциплину и боевую мощь армии. Наконец, пятый пункт запрещал Временному правительству предвосхищать решения Учредительного Собрания по основным государственным вопросам - конституционного, социального и национального строя России.
Допускались, впредь до созыва Учредительного Собрания, лишь 'неотложные мероприятия' в области экономической и финансовой политики, подготовки аграрной реформы, местного самоуправления, суда и т. п. Этим безусловно исключались социалистические попытки 'углубления революции' во всех этих направлениях до созыва Учредительного Собрания.
С своей стороны, социалисты внесли свою, более обширную программу - в направлении, как раз обратном нашему. Они, конечно, интересовались последними, запретными вопросами, а не принципами государственного права. В прениях, при начале которых я еще присутствовал, они сделали нашей программе очень мало уступок и ограничились простым перечислением общих тем. Там, где нельзя было на этом остановиться, вносились эластические формулы, каждая из которых, при дальнейшем развертывании, влекла за собой неизбежный конфликт. До поры, до времени эти конфликты могли оставаться закрытыми. Циммервальдская формула демократизации войны и мира была выставлена полностью. Вместо противодействия дезорганизации армии (наше указание на опасность 'слева'), Временное правительство обязывалось принять 'энергичные меры' против 'контрреволюции' (указание левых на военную опасность 'справа').
Сохранена была в левом тексте и 'подготовка перехода земли', и 'переложение финансовых тягот на имущие классы', и 'организация производства в необходимых случаях'; но эти левые формулы у нас возражений не встречали. Что касается главного - признания 'полноты власти' за новым правительством и 'полноты доверия' ему со стороны 'всего революционного народа', то и другое перелагалось на 'ответственность министров-социалистов' - перед петербургским Советом, 'впредь до создания всероссийского органа советов', т. е. высшей социалистической инстанции. Приняв эту предосторожность, и Совет признал, что полученная в результате переговоров декларация 'соответствует воле населения, задачам закрепления завоеваний революции и дальнейшего ее развития'.
Но какой части выговоренных условий соответствовало это широкое признание: ограничивающим или (условно) расширяющим полномочия социалистов? Вопрос оставался пока без ответа. Кое-как сколоченный таким образом политический омнибус не обещал благополучного путешествия. Крушения в пути должны были быть часты - и участиться вплоть до развала всей машины. Но социалистическая часть коалиции тут еще не участвовала. Она в течение целого месяца оставалась неутвержденной съездом советов и, по- видимому, специальной деятельности не проявляла. Заработали в мае - и притом с азартом - лишь те два ведомства, для которых и создана была коалиция: дипломатическое и военное. Терещенко поспешил уже 3 мая разослать ноту, осведомлявшую союзников о новом курсе русской политики. Увы, он получил неудовлетворительные ответы. Он попробовал было их исправить путем переговоров. Последовали попытки истолкования циммервальдской формулы. Англия и Франция кое-что уступали - словесно. Америка не уступила ни слова из ясной антигерманской позиции Вильсона. 'День' раздраженно писал по этому поводу: 'с демократической Россией заговорили так, как не осмеливались говорить с царской Россией'. Пока речь шла о спорах в пределах взятой мною линии, Терещенко получал лишь вежливые отклики. Но когда Совет прямо потребовал пересмотра договоров и немедленного созыва конференции, в конце мая (27-28) неудовлетворительные ответы союзников были напечатаны.
Терещенко отступил, и его политика стала считаться 'продолжением политики Милюкова'. А Совет со своей стороны продолжал укрепляться на своей циммервальдской позиции.
Но тут можно было сколько угодно разговаривать. В области военных действий разговаривать было нельзя. Ген. Алексеев понимал, что при состоянии разложения армии нельзя наступать. Но Керенский обещал наступление.
И уже 17 мая мы слышим недовольный оклик Н. Суханова: 'Новое правительство (коалиции) существует и действует уже десять дней... Что оно сделало в отношении войны и мира?' Ответ не неблагоприятен для Керенского. 'Военное министерство, сверху донизу, при содействии всех буржуазных и большей части демократических сил, с необычайной энергией работает над восстановлением дисциплины и боеспособности-армии. Работа эта ... уже дала несомненно результаты'. Результат, однако, получается - отрицательный с точки зрения Суханова. 'Уже ни у кого не вызывают сомнения ее цели: это единство союзного фронта и наступление на врага'. Это - не положительное достижение, это и есть - криминал! Разумеется, 'пока война продолжается,... нельзя опротестовывать функции всей организации войны', уступает Суханов. Но, пишет 'Правда', 'все более жгучим' становится вопрос, 'кому будет принадлежать вся власть в нашей стране'... 'Добейтесь перехода всей власти в наши руки', - 'только тогда мы сможем предложить не на словах, а на деле, демократический мир'. Вот первая цель; вот и первое достижение, рекомендуемое коалиционной группе социалистов - в духе Циммервальда.
Эти два 'вопроса', действительно, исключали друг друга. И если около одного только 'десять дней' шла работа в военном министерстве, то по второму Россия была уже не первый год затоплена пропагандой пораженчества. Съезд офицеров армии и флота в ставке подвел этой пропаганде ужасающий итог.
Керенский это знал, конечно, когда 29 апреля произносил перед фронтовым съездом свои известные слова: 'Неужели русское свободное государство есть государство взбунтовавшихся рабов!.. Я жалею, что не умер два месяца назад. Я бы умер с великой мечтой, что... мы умеем без хлыста и палки... управлять своим государством'.
Теперь эта истерика обернулась... энтузиазмом: единственное средство, остававшееся в распоряжении военного министра 'революционной демократии'. На самых высоких нотах своего регистра он кричал толпам солдат с свободной трибуны, что вот он, никогда не учившийся военному делу, пошел командовать ими; что, ведя их 'на почетную смерть на глазах всего мира', он 'пойдет с ружьем в руках впереди' их (со ссылкой на 'товарищей с.-р.'ов').
Истошным голосом он выкрикивал слова: свобода, свет, правда, революция - и очень много напоминал им о долге, о дисциплине, - о том, что они... 'свободные люди'. Солдаты кричали в ответ: 'пойдем', 'докажем', 'не выдадим'. Что происходило за линией, до которой долетали отдельные восклицания министра, оставалось, конечно, неизвестно. Было бы, однако, несправедливо не отметить, что между ближайшим окружением Керенского и толпой любопытствующих создалась прослойка энтузиастов, действительно увлекшихся идеей наступления, как из офицерских, так и из левоинтеллигентских кругов - и вообще из молодежи. Из этих кругов вышли 'комиссары' и 'председатели комитетов' Керенского. В этой же связи сложились некоторые организации офицерских союзов, сочувствовавших новому строю.
Как мы видим, оба главные вопроса, занимавшие центральную часть коалиции, уже возбудили резкое сопротивление со стороны советов, и оба конфликта остались в течение мая неразрешенными. Первый из них дипломатический - можно было просто отложить, как и сделал Терещенко. Второй требовал дальнейшей подготовки и, после майской фанфаронады Керенского, на месяц сошел со сцены. Но глубина разногласий по этому (военному) вопросу уже проявилась во всей силе и грозила поставить Россию не перед простым конфликтом, а перед катастрофой.
В сущности, не менее катастрофическое положение уже не грозило, а было налицо в области народного хозяйства. Здесь обострился до крайних пределов конфликт между трудом и капиталом. В момент, когда народное хозяйство уже находилось в состоянии крайнего расстройства, когда промышленность могла продолжать призрачное существование, расходуя капитал или живя за счет казенных субсидий, когда все меры охраны труда были уже введены в действие и рабочий контроль начинал принимать насильственные формы, когда 'капиталист', как таковой, подозревался в обладании 'высокими прибылями' и подлежал громадному обложению, если не прямой конфискации, - министр торговли и промышленности А. И. Коновалов, либеральнейший русский мануфактурист и радикал, был поставлен перед угрозой остановки всей русской промышленности вследствие непрерывно возраставших требований 'пролетариата'.
Он предпочел уйти 18 мая в отставку, не найдя себе заместителя. Тщетно его убеждали остаться... Это был первый ответ 'буржуазных' членов коалиции на неосуществимую часть ее программы.
Как бы для того, чтобы подчеркнуть произвольное и демагогическое начало, водворившееся в хозяйственном управлении государством, Некрасов третий из 'триумвирата' - выпустил 27 мая знаменитый циркуляр, прозванный 'приказом № 1 путейского ведомства', которым железнодорожный союз служащих получал контроль и наблюдение над всеми отраслями железнодорожного хозяйства, с правом отвода на два
