– Продолжай!
– «Старушки, полузакрыв глаза, как сытые кошки, грелись на солнце», – продекламировала Зинаида Павловна. – Прелестно! Бунин!..
– Не нужно, – сухо сказал Дроздов. Он не любил Бунина и лести.
– Или, если хочешь, Чехов! Это прекрасно!.. Но дети остаются без присмотра в Александровском саду.
– Ну и что же? – не понял Дроздов.
– Там Невский, бешеное движение... Волнение за этих малюток, брошенных ленивыми старухами, помешает читателю следить за психологией твоего героя. Это я говорю как мать... А вообще хорошо. Прочти девочкам, У них острое чувство современности.
В субботу утром Дроздов читал рассказ дочерям.
Старшая, Катя, сидела на диване в той же позе, что и мать. Слушала она с плохо скрываемым раздражением. Черные, горячие глаза ее косили на лист бумаги. Младшая, толстогубая, как отец, Таня, делала вид, что ей интересно, а сама ждала телефонного звонка.
– Ну как? – спросил Дроздов, окончив чтение.
– Бестселлер для старичков, – иронически бросила Катя.
– Почему? – не понял Дроздов.
– Приезжий – старик, местная – старуха, подполковник и тот без пяти минут пенсионер.
– Значит, тебе не понравилось? – огорчился Дроздов.
– Я не издатель, – насмешливо скривила губы дочь. – Наверно, как все, у тебя пройдет. Только я на твоем месте выбросила бы, что он отказывается возить немцев во время оккупации. В этом нет ничего особенного, и, потом, человеку же надо как-то жить?
– Как-то жить? – задумчиво переспросил Дроздов и обратился к младшей.
В коридоре зазвонил телефон. Убегая, Таня успела сказать:
– Вяло, папочка, читай детективы!
Целый месяц Дроздов сидел над рукописью. Зачеркивал, думал, писал, опять думал. Замечания дочерей он оставил без внимания – девчонки, что они понимают, но к советам жены нельзя было не прислушаться. Все тридцать лет он слушал ее, спорил, соглашался, иногда оставлял по-своему, потому что ведь не она, а он был писателем. Но, странно, часто она оказывалась права, и критики потом писали резко и даже грубо то же, что она говорила так деликатно. Конечно, это было не всегда, но ведь было же, было!..
Окончательно завершив рукопись, Дроздов дал ее перепечатать Надежде Владимировне, машинистке, приносившей ему удачу. Она сказала, что это выдающийся рассказ и все будут зачитываться им. После этого Дроздов понес рассказ в журнал, главным редактором которого был молодой человек.
Секретарша главного, девушка с лицом вятской матрешки и в мини-юбке, сразу же провела Алексея Денисовича в кабинет к главному.
Главный редактор вышел из-за стола, подождал, пока Дроздов протянет ему руку, указал жестом на один из маленьких стульев, стоявших перед столом, и сам уселся напротив Дроздова.
Сидеть на низеньком стуле большому, тяжелому Дроздову было трудно, хотелось сразу же встать, но сделать это было неудобно.
– Итак, Алексей Денисович, – коротко, по-деловому сказал главный, – что принесли?
– Вот, – сказал Дроздов, вынимая из старомодного портфеля, который так ненавидела Зинаида Павловна, рукопись. – Вот рассказ.
– Мы рады, очень рады, – сказал главный, и Дроздов понял, что редактор совсем не рад и ждал от него, Дроздова, роман или по крайней мере повесть.
– У нас нет хороших рассказов, Алексей Денисович, – сказал главный, поняв, что Дроздов понял его. – Мы быстро прочтем... Если позволите, – он полистал настольный календарь, – в следующий вторник, в три, вам удобно?
– Удобно, – сказал Дроздов и поднялся со стула, счастливый, что все окончилось так скоро.
Уходя из редакции, он не видел, как секретарша-матрешка подмигнула ответственному секретарю и, показав на портфель Дроздова, шепнула:
– Ну и кошель моей бабушки!
Во вторник, в три, главный редактор ждал Дроздова. Снова повторилась та же церемония здорованья и усаживанья. Держа в руках рассказ, главный сказал:
– Мы прочли... Это хорошая, добротная проза, Алексей Денисович... Но у нас есть частные замечания, разумеется не обязательные.
– Прошу, – кивнул головой Дроздов.
–Нам кажется... Вначале ослаблен конфликт... Ваш герой – студент, случайно оказавшийся за рубежом... А по психологии это скорее всего человек, бывший в белогвардейских войсках Деникина.
– Врангеля, – неожиданно вырвалось у Дроздова, и он покраснел.
Главный редактор сделал вид, что не заметил этого.
– Говорите, – твердо сказал Дроздов.
– И вот еще... Он любуется гостиницей «Ленинград», сравнивает ее с дешевыми парижскими отелями... Это неоправданно... А здесь, – он перелистал рукопись и задержался пальцем с толстым обручальным кольцом на одной из страниц, – зачем вам понадобилось так подробно писать о муже Оленьки Брыловой?
– Бирюлевой, – сурово поправил Дроздов.
– Извините, Бирюлевой... Рассказывать, что он бывший царский офицер, стал военспецем в нашей армии и умер естественной смертью. И к чему этот муж? Он не связан с сюжетом.
Дроздов покраснел еще гуще, и редактор хотел было закончить разговор, но Дроздов потребовал:
– Говорите!
Главный редактор пригладил обеими руками волосы:
– Больше ничего... Хотя вот еще, уже мое личное писательское мнение. Я бы не заставлял его отказываться от поездок с немцами. Конечно, он должен избегать возить гестаповцев или офицеров вермахта, но... рядовых штатских немцев... Среди них были разные люди.
Дроздов выслушал и это личное мнение редактора, а затем сказал, встав с низенького стула:
– Дайте!
– Что? – спросил главный.
– Рукопись!
– Послушайте, Алексей Денисович, мы не настаиваем. Мы возьмем и так.
– Дайте! – решительно повторил Дроздов. Взял рассказ и ушел.
После его ухода в редакции состоялось короткое совещание.
– Может быть, вы были резки с ним, Николай Сергеевич? – спросил замредактора. – У него имя, возраст...
– Ну и обидчивы эти стариканы! – хмыкнул ответственный секретарь.
– Да, теперь он унесет в другой журнал, – уныло заметил завпрозой. – Я на этих современных классиках не одну собаку съел.
По пути домой Дроздов зашел в Александровский сад. Сел на скамейку, вынул из кармана сигареты «Варна» и закурил.
Он курил и думал о своей жизни, о романах, повестях и рассказах, написанных им. Многие из них были неплохи. Их хвалили критики, писали восторженные письма читатели, и самому Алексею Денисовичу они нравились. Но теперь он хотел бы написать по-другому, и не только потому, что он стал опытнее и мудрее. Жизнь стала другой, и он должен успеть за жизнью, если хочет написать что-нибудь настоящее.
Он курил и думал. Была осень. Солнце горело на золотом кораблике Адмиралтейства, рвавшемся неведомо куда. Старушки в шерстяных носках грелись подле бюста Пржевальского. Весело болтали дети, впритык одна к другой стояли машины. Дроздов невольно взглянул на светофор и увидел, как красный огонь сменился зеленым, и на душе у Алексея Денисовича вдруг стало радостно и светло.
