чем они предложили нам свою помощь, — это избавление нас от груза государственных дел, чему Нюгуру по глупости несказанно обрадовалась.
Су Шунь прибыл последним. Он сказал, что страшно занят в связи с событиями на границе. Я спросила, что слышно от принца Гуна. Он пробормотал, что ничего не слышно, и явно лгал. Ань Дэхай донес еще накануне, что принц Гун прислал для ознакомления правительства четыре срочных документа, ни одному из которых не было уделено ни малейшего внимания.
По поводу этих документов я повздорила с Су Шунем. Сперва он отрицал даже сам факт их получения. Но после того, как я предложила вызвать в Ехол принца Гуна, он согласился, что, должно быть, документы затерялись где-то в канцелярии. При этом он попросил меня не беспокоиться по поводу дел, к которым я не имею никакого отношения. Он подчеркнул, что мой интерес к государственным делам является «знаком неуважения к почившему императору».
Я напомнила Су Шуню, что ни одно постановление правительства не будет иметь силы без двух печатей, которыми владеем мы с Нюгуру. Какой бы ответ ни был дан на запросы принца Гуна, мы с Нюгуру обязательно должны быть проинформированы. Кроме того, я намекнула Су Шуню, что кое-что знаю о его темных делишках: как он продвигает и снимает провинциальных правителей по собственному усмотрению.
Наши отношения с Су Шунем становились столь напряженными, что мы старались друг друга избегать. Я знала одно: так, как он, нельзя управлять государством. Су Шунь в свою очередь всячески старался создавать и распускать слухи, чернящие меня. Чтобы меня изолировать, он начал наступление на Нюгуру, и, что самое интересное, его способ сработал. Я страшно разозлилась, потому что из-за происков Су Шуня я больше не могла доверять Нюгуру.
Приблизительно в то же самое время я заметила, что у меня лезут волосы. Однажды после ухода парикмахерши Ань Дэхай подмел пол, и я не на шутку встревожилась. А вдруг это признак болезни?
Я не стригла волос с момента своего вступления в Запретный город, и теперь они отрасли длиной до колен. Каждое утро ко мне приходила женщина-парикмахер, но что бы ни творила она с помощью своего гребня, никакого вреда моим волосам это не причиняло. А теперь каждый раз на полу оставалось столько волос, словно в моем дворце стригли овец. Я не считала себя тщеславной кокеткой, однако невольно обеспокоилась, что если так будет продолжаться и дальше, то в самом скором времени я стану лысой.
Ань Дэхай предложил мне сменить парикмахера и порекомендовал одного молодого и талантливого евнуха по имени Ли Ляньин. Когда Ли жил в семье, у него было другое имя — Четырнадцать. У его родителей было четырнадцать детей, и придумать всем традиционные имена им оказалось не под силу. Имя Ли Ляньин, означавшее «лист лотоса», было дано ему буддистами при кастрации. Они считали, что лист лотоса воплощает седалище богини милосердия Гуань Инь, которая сначала была мужчиной, а потом приняла облик женщины. Гуань Инь была моим любимым божеством, так что с самого начала я была расположена к Ли Ляньину.
Я сделала так, как посоветовал Ань Дэхай. Ли Ляньин оказался благодушным и веселым человеком, который, как и Ань Дэхай, сумел абстрагироваться от своего несчастья. Но в отличие от Ань Дэхая он был очень тощим и некрасивым: грубое квадратное лицо, покрытая оспинами кожа, выпученные рыбьи глаза, тонкогубый и кривой рот. Сперва я даже не могла сказать, смеется он или хмурится. Но очень скоро я забыла про его неказистую внешность и привязалась к нему всем сердцем.
Ань Дэхаю нравилось смотреть, как Ли Ляньин колдует над моими волосами. Он умел делать неисчислимое количество причесок: гусиный хвост, клюющую птичку, свернувшуюся кольцом змею, виноградную лозу и многих других. Его работающие руки были ловкими и нежными. С его приходом, как это ни удивительно, волосы перестали падать на пол. Он просто творил чудеса Я решила взять его к себе в качестве младшего евнуха. Ань Дэхай согласился и быстро научил его хорошим манерам, причем Ли Ляньин оказался хорошим учеником.
Много лет спустя Ли признался, что меня обманывал.
— Я прятал выпавшие волосы Вашего Величества в рукаве, — сказал он.
При этом он не испытывал ни малейших угрызений совести: все делалось ради моей же пользы. Он считал, что волосы падают с моей головы из-за тяжелых жизненных переживаний и что в скором времени это пройдет. Так оно и вышло. Тогда он был слишком молод, чтобы понимать, какому риску подвергает себя такой ложью.
— Стоило мне тебя поймать, и тебя могли обезглавить! — сказала я.
Он молча кивал в ответ и улыбался. Так случилось, что Ли Ляньин стал вторым после Ань Дэхая моим любимым евнухом, который прослужил у меня больше сорока лет.
20
От принца Гуна пришло письмо, в котором он испрашивал разрешения прибыть в Ехол на траурную церемонию. Согласно традиции принц Гун должен был сделать официальный запрос, на который правительство должно было дать положительный ответ. Гун приходился Тун Чжи дядей, однако в табели о рангах он стоял ниже наследника престола. Теперь мальчик стал императором, а принц Гун — его министром. К моему удивлению, запрос принца Гуна был отклонен.
Внутренние законы императорской семьи запрещали вдовам императора видеться с родственниками мужского пола в период траура. Совершенно очевидно, что за всем этим стоял Су Шунь. Он постоянно боялся всякой угрозы своей власти.
Мы с Нюгуру практически оказались в наших апартаментах под арестом. Мне не разрешалось даже прогуляться с Тун Чжи к горячему источнику. Стоило мне сделать шаг из комнаты, как рядом оказывался главный евнух Сым. В то же время я понимала, что принц Гун хочет выяснить, что происходит в Ехоле.
Но принц Гун не стал настаивать на своей просьбе. Да он и не мог поступить иначе. Стоило ему проявить настойчивость, Су Шунь имел право наказать его за непослушание воле императора.
Однако я была очень разочарована тем, что принц Гун так просто сдался. Тогда еще я не знала, что он избрал другой путь. Как и я, он считал Су Шуня очень опасным человеком, причем его опасения разделялись и поддерживались многими — аристократами, имперскими чиновниками, реформаторами, учеными и студентами, то есть всеми, кто с большим удовольствием увидел бы власть в руках либерального принца Гуна, нежели Су Шуня.
Тун Чжи проявлял мало интереса к моим рассказам о предках. Каждый раз он с трудом досиживал до конца урока, после чего норовил поскорей сбежать к Нюгуру, и это меня страшно злило. После смерти мужа я стала еще более суровой матерью. Тун Чжи между тем все еще не мог прочитать карту Китая, даже не мог запомнить названия основных провинций. Он уже стал государем, но главный его жизненный интерес состоял в поедании засахаренных фруктов и в постоянном валянии дурака. Он понятия не имел о том, как устроен реальный мир, и не проявлял ни малейшего желания это узнать. Да и зачем это, когда ему постоянно внушали, что он стоит на вершине вселенной?
На публике я расхваливала своего пятилетнего сына, называя его гением, способным вывести страну из штормовых вод. Я делала это, чтобы выжить. Чем больше людей будут доверять императору, тем более стабильным будет общество. Нашим основным капиталом была надежда. За закрытыми дверями тем не менее мне приходилось постоянно подталкивать Тун Чжи к тому, чтобы он соответствовал своей роли. Я считала, что он должен как можно быстрее начать править самостоятельно, потому что иначе власть Су Шуня будет со временем только укрепляться.
Я пыталась учить его, как надо вести себя на аудиенциях, как слушать, какие вопросы задавать и, что самое важное, как принимать решения на основе коллективных суждений, критических замечаний и идей.
— Ты должен учиться у своих советников и министров, — наставляла его я, — потому что ты еще...
— Да, кто, по-твоему, я такой? — напускался на меня Тун Чжи. — Послушать тебя, так я не лучше любого дерьма.
Я не знала, что на это отвечать: то ли смеяться, то ли выпороть его как следует. И не делала
