– Так. Вова, давай следующий кусок.
– Из этого же выступления, Федор Иванович:
«Это не означает, что государство хочет превратить телевидение в структуру, обслуживающую исключительно его собственные интересы. Наоборот, государство против любых пристрастных позиций. У общества должна быть возможность выбора той или иной позиции и право получать информацию из различных, независимых источников. Мы выступаем за то, чтобы было музыкальное телевидение, развлекательное телевидение, юмористическое телевидение, культурные каналы, политические каналы. Единственная позиция государства в том, чтобы ставить морально-нравственные задачи перед техническими, обеспечивая свободные информационные потоки, представленные различными источниками».
– Мария Викторовна, есть аналогичный текст?
– Есть практически идентичный кусок:
«Это не означает, что мы хотим превратить радио в бесхребетного служащего, приверженца нашим политическим интересам. Новая немецкая политика отклоняет любые пристрастные ограничения. Мы хотим комнату для развлечений, популярных искусств, игр, шуток и музыки. Но все должно иметь отношение к нашему дню. Все должно содержать тему нашей большой восстановительной работы или, по крайней мере, не стоять на ее пути. Прежде всего необходимо ясно централизовать все радиодействия, помещать духовные задачи перед техническими, вводить принцип лидерства, обеспечивать ясное мировоззрение, и представлять это мировоззрение гибкими способами».
– Вова, давай дальше, – Гордеев встает из-за стола и начинает нарезать круги по комнате.
– Дальше из выступления нового менеджмента НТВ:
«И прежде всего, это вопрос к новому руководству телеканалом. Не может быть нехватки профессионалов, средств или талантливых менеджеров. Моральная ценность или ее нехватка зависят не от слов, а от содержания».
– Маша, читай исходник, – Гордеев закуривает в кабинете, чего я раньше никогда не видел.
Я чувствую себя так, будто меня облили водой и выставили на мороз. И вот я сижу на своем стуле, превратившись в ледяную глыбу. У меня начинает сводить живот. Из его глубин поднимаются вверх струйки страха. Мне даже кажется, что я точно вижу его цвет. Он белый, как стена кабинета. И наверняка точно такого же цвета мое лицо. Я пытаюсь вытащить себя из этого состояния, но только больше начинаю паниковать. Винокурова продолжает читать:
«Это требует ясно выраженного руководства. Я говорил об этом часто относительно различных областей нашей духовной жизни. Не может быть никакой нехватки руководства, людей или вещей. Моральная ценность или нехватка таковой зависят не от слов, а от содержания. Руководство и цель всегда определяют, хорошо ли это, бесполезно или даже вредно для наших людей».
– Федор Иванович, здесь не совсем дословно, как в предыдущих кусках, но по смыслу практически идентично, – заканчивает она. – Все три фрагмента взяты из речи Йозефа Геббельса «Радио как восьмая великая сила». Совпадение практически построчное, только радио заменено на телевидение, – растерянно резюмирует Винокурова.
– Есть еще кусок про проблемы, которые стоят сегодня перед правительством и президентом, – вступает Вова:
«те же самые проблемы, которые стоят перед народом. Проблемы, которые освещает телевидение, так же должны быть по-настоящему близки людям…»
– Все, достаточно. Спасибо вам, вы свободны. Из приемной пока не уходите далеко.
Винокурова и Вова берут свои папки и, не поворачивая голов в мою сторону, шмыгают вон из кабинета. Собственно говоря, исходник я практически наизусть помню и без Винокуровой:
«Проблемы, с которыми сталкивается правительство сегодня – те же проблемы, которые стоят перед человеком на улице. Проблемы, которые мы освещаем в эфире, в играх, речах, посланиях, – это проблемы, непосредственно касающиеся людей. Чем лучше радио освещает их различными способами, тем лучше оно выполняет свои задачи и тем больше людей решит бороться с этими проблемами».
Гордеев подходит ко мне вплотную и тихо говорит:
– Ты вообще понимаешь, что ты наделал?
– Я…
– Ты – ленивый, необразованный, неразвитый и тупой мудак, Дроздиков! Ты уволен! Ты, вместо того, чтобы готовить свою работу в нужное время, вместо того, чтобы думать и работать как все, решил тупо копировать фашистских пропагандистов. Ты думал, что? Это будет вечно продолжаться? Ты не себя и не меня, ты хороших людей подставил, сволочь, – Гордеев поднимает палец, указывая на потолок, – тебя сейчас в порошок сотрут, понимаешь? Люди работают во имя страны. Пока ты спишь или хуйней занимаешься – они работают. Мы здесь для того, чтобы облегчить им труд чуть-чуть. Подготовить материалы, подработать речи. А тут один ублюдок решил, что он самый умный? Да? Ты уволен! Вон пошел, с тобой разберутся. И уже не я. – Гордеев переходит на крик.
– Федор Иванович, вы понимаете, это традиции политических речей. Все друг друга копируют или используют ссылки и цитаты из речей великих политиков прошлого, – я все еще пытаюсь подвести его к диалогу.
– Чего ты сказал?
– Тэтчер использовала Черчилля, Джордж Буш копирует своего отца, Ширак перерабатывает Де Голля, а Колль использовал обороты Аденауэра.
– Именно, что великих политиков! Де Голля, понимаешь? Ты что, разницы не чувствуешь? Де Голля и Аденауэра, но не Геббельса с Гитлером. Ты, может, еще Пол Пота где задействовал, а, сучонок?
И это его просторечное «сучонок» подбрасывает меня со стула. Я уже не хочу оправдываться. Я хочу высказать этому старперу в лицо все, что думаю. Все, что могу сказать про четыре года моей работы в Фонде. Бросить обратно ему в рожу все те пафосные наставления, нравоучения и разорвать его тупую необразованность.
– А вы, Федор Иванович, не считаете Геббельса великим политиком?
– Я? – Гордеев опешил и посмотрел по сторонам. – Нет, блядь, не считаю.
– Почему же, Федор Иванович?
– Ты издеваешься, сучонок? Потому что я не считаю великими фашистов!
– Да? А могли бы у него многому поучиться. За него не писали речи двадцатисемилетние молодые люди. Он работал сам, разницу чувствуете? Работал, а не ставил визы. Его речи слушали миллионы людей. Он был асом пропаганды, а не бюрократом, который привык работать обкомовскими методами. Вам же все равно, что «вперед в светлое коммунистическое будущее», что «вперед в ВТО». Только абзацы местами поменять. Разве не так? Что же вы такой образованный и неленивый спохватились в конце года, а? Раньше не заметили? Или не читали? Может, за вас уже и визы специально обученный человек ставит? Чем вам Геббельс не хорош? По мне, так очень четко понимал идеологию этот человек. В отличие от вас.
– Чтооо? Вон пошел! Нахуй отсюда, галопом. Мразь фашистская! Вещи собрал под охраной и вон! Ты еще и уголовное дело получишь, сволочь!
– За что? За сценарии монологов? Или за нарушение авторских и смежных прав? Так вроде НСДАП, как правообладатель, уже не существует лет шестьдесят. Да и наследники не объявятся.
– Я сказал вон пошел. Я тебе устрою сейчас такое, что пожалеешь, что мамка родила. Ты труп.
– Вы мне угрожаете?
– Я тебе, дебил, не угрожаю. Я тебе конкретно говорю. Тебя больше не существует в СМИ. Ты сегодня умер как медийщик. Я сделаю так, что тебя на работу даже в школьной стенгазете не возьмут. Не говоря уже о больших компаниях. Ты сдохнешь от алкоголя или наркотиков, с книгой твоего любимого Геббельса на груди. Или всю жизнь будешь жить как бомж, в подвале. Я для тебя тему закрыл. Все, я сказал. Пошел вон.
Я поднимаюсь, чувствуя, что дальнейшей пикировкой рискую получить стулом по голове. Иду к выходу и, не оборачиваясь, говорю:
– Не исключено, что я в жизни обойдусь без медиа. Или создам медиа, которая обойдется без тебя.
– Ты ничего не создашь, мальчишка. Ты не творец – ты пересмешник ебаный.
– Я просто талантливый копирайтер в отличие от тебя.
