смотрит миллион человек, которые после передачи, услышав это твое «мне можно», пойдут на дискотеку покупать экстази или кокаин. Кто беднее, пойдут за «чеком». Ты бы посмотрел в глаза людям, которые лежат в хосписах для винтовых наркоманов! Поговорил бы с их родителями, врачами!
– Ты в хосписе работала, стесняюсь спросить?
– Она видео-материалов насмотрелась, в процессе подготовки, – хмыкает Вова.
Но Таня вошла в раж, ее несет, и, пытаясь завести меня, она прет не разбирая дороги:
– Ты рассуждаешь удивительно безответственно! Очень лицемерно и инфантильно! Здесь я курю, а здесь я осуждаю, тут я сожрал экстази, а тут наехал на ментов, которые не ловят дилеров! У тебя будто совсем нет позиции! Будто тебе совершенно все равно!
– Кстати, иногда это видно в кадре, – замечает Вова.
– Это правда. – Я придирчиво осматриваю свое лицо. Одна половина в гриме, другая блестит от салфеток. Ни дать ни взять «Мистер Двуличие». Отражение наводит на печальные мысли о моей натуре. О том, что постоянно раскалывает меня пополам и не дает определиться или неуклонно следовать однажды выбранным жизненным ориентирам. «Так же и с девушками», – думаю я, но Танин вокал не дает мне зарыться в меланхоличные рассуждения о бытии.
– Ты медиа-персона! Ты должен быть гораздо серьезнее в оценках и суждениях. Взять, к примеру, твой твиттер... ты в нем иногда такое выдаешь, что мне вся наша пресс-служба...
– Таня, – осекаю ее я, – почему ты встречаешься с женатым мужчиной?
– В смысле? – Она теряется. – Какое это имеет отношение к программе?
– Никакого, – оборачиваюсь я в ее сторону, – это имеет отношение к морали. Спать с женатыми мужчинами аморально. Ты можешь разрушить семью. Никогда не приходило в голову?
– А какого черта ты лезешь в мою личную жизнь?! – взвивается она.
– А какого черта ты мне разоблачаешь сейчас мои «лицемерие» и «безответственность», вместо того чтобы заниматься сценарием?! – Я резко разворачиваюсь. – Отличная компашка собралась, как я посмотрю. Святее папы римского! Гомосексуалисты, торчки, аморальные женщины и... – осветителей, жалко, нет, – хронические алкоголики! Сидим и делаем высокодуховную передачу, соответствующую нашим нравственным критериям! Позиции у меня нет! Твиттер тебе мой, блядь, не нравится! А ты когда над программой про проституток работала, не думала, что подаренная тебе сумка
– Что?! Что?! – Таня пятится назад, потом разворачивается и выбегает из гримерки. За ней почти сразу выбегает Тоня.
– Ну, ты чего-то разошелся, отец! – Вова смотрит на меня исподлобья. – Ты ее обидел, кажется, отец. – Почему-то когда Вова нервничает, все у него становятся «отцами» и «мамами».
– А она меня не обидела?
– Ну, отец, она же... ну, баба...
– Да что ты знаешь о бабах?!
– Ну, отец, ты же понимаешь...
– У нас тут шоу-бизнес, а не церковно-приходская школа, врубаешься, сыночек?
– Типа того.
– А раз «типа того», то нечего смешивать собственную, типа, мораль с создаваемой нами картинкой. Ты же не интересуешься у повара, который тебе салат готовит, дрочил ли он вчера?
– Повар – в перчатках!
– А мы в телевизоре!
– М-м-м-м, – тянет Вова.
– Можно я переоденусь? – тихо спрашиваю я.
– Мне уйти?
– Придумай ответ сам!
– Как скажешь, отец. Я и правда пойду.
– Иди, Вова, иди, родной...
Какое-то время сижу перед зеркалом в полной тишине. Корю себя за то, что сорвался на Таню, но на нее злюсь еще больше, потому что терпеть не могу людей, которые берут на себя функцию общественной совести и начинают изъясняться допотопными, укоряющими штампами...
Кажется, я слишком много нервничаю в последнее время. Может, стоит взять паузу, слетать куда- нибудь на пару деньков? Взять с собой Наташку. Провести выходные, вылезая из номера только для того, чтобы поужинать в маленьком ресторане на изломанной улице небольшого итальянского городка. Чувак, ты бывал хоть раз в «небольших итальянских городках»? И у тебя тоже штампы, штампы, сплошные штампы.
«Кы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ырз», – издает неприятный звук открывающаяся дверь. Потом слышится цоканье каблуков по плитке, потом звучит, будто очень издалека, но на самом деле над ухом:
– Привет, я тебе не помешаю?
Поднимаю глаза, здороваюсь с Дашей кивком головы и отвечаю «нет, конечно». Что я еще могу сказать?
– Ты кого-то ждешь? – Она осторожно присаживается на край банкетки.
– Я всю жизнь кого-то жду, – честно отвечаю я.
– Может быть, меня? – Даша «нарочито сексуально лыбится», как поет Ноггано.
Ответ отрицательный. Если не поворачиваться, можно было бы обрезать диалог тут же. Говорить правду отражению в зеркале гораздо проще. Это как скайп: я вижу твои глаза, но тебя самой тут нет. Всем было бы легче, если бы мне не пришлось поворачиваться к тебе, поверь. Но я все-таки заставляю себя повернуться, поднять на нее глаза, снова опустить их, изображаю некое подобие улыбки и тихо отвечаю:
– Не уверен, – повисает в воздухе.
– Андрей, мне хочется поговорить с тобой, а ты... – Она берет со стола упаковку влажных салфеток и начинает мять ее в пальцах. – Ты все время стараешься свалить, все бежишь куда-то. Ты как будто не слышишь моих вопросов, отвечаешь полуулыбками, отводишь взгляд или смотришь сквозь меня. Я пытаюсь взять тебя за руку, а ты выскальзываешь. Ты чего-то боишься?
– Я? Я ничего не боюсь. – Встаю, прислонясь спиной к стене, скрещиваю на груди руки. – Что значит я не слышу твоих вопросов? Ты о чем?
– Я о жизни, Андрюша.
– Она тяжела.
– Андрей, между нами что-то происходит, понимаешь?
– М-м-м-м... видимо да, но что конкретно? Есть какая-то проблема?
– Ну, зачем ты опять делаешь вид, будто не понимаешь? Тебе нравится так вести себя со мной?
– Как «так»?
– Эта ночь в Питере... – Она откладывает салфетки и достает из пластиковой коробки зубочистку. – Я после нее... меня словно подменили... и теперь я не понимаю ничего...
«А ты хотела жрать кислоту без последствий, зайка?»
– Мы с тобой до Питера, мы с тобой в Питере... – Она дотрагивается пальцами до висков, придавая ситуации драматизм. – Всего одна ночь... и, кажется, мы полетели куда-то, держась за руки...
«Как же я завидую людям, которых так долго не отпускает!»
– ...А потом ты раз – и исчез. Я зову тебя, зову. Я будто бьюсь о стекло – ты меня видишь, но не слышишь. Жду, что ты опять возьмешь меня за руку, позовешь, а ты... тебя словно подменили. Будто и не было. Ничего. Никого. Ни тебя, ни меня. – Она бросает взгляд на свое отражение в зеркале, видимо, ей действительно
– Ничего не было. Ты просто шел по улице, дал прикурить случайной прохожей, поднес зажигалку, близкоблизко – и пошел дальше, по своим делам..
«Именно так, зайка. Я всегда знал, что за просьбой дать прикурить на улице следуют проблемы».
– А я... я люблю тебя, Андрюша! – Она опускает голову и задерживается в таком положении на несколько секунд.
