стремительно приближаются к минус 500. Я в ужасе гляжу на очки, которые уже почти касаются пола, и понимаю, что Жора тоже смотрит на них, ожидая, что стекла очков через секунду разлетятся вдребезги, и все это не предвещает ничего хорошего, а Луи Армстронг, тем не менее продолжает петь «It's a wonderful world». Когда моя так и не начавшаяся музыкальная карьера готовится разлететься к чертям вслед за очками, а память неистово прокручивает фамилии иных влиятельных персон шоу-бизнеса, КОТОРЫЕ МОГЛИ БЫ ПОМОЧЬ, Жора восклицает:
— Черт!
— Черт! — вскрикиваю я вслед за ним, складываюсь пополам и каким-то неимоверным движением подхватываю его очки (все-таки «Ray Ban Wraparound») у самого пола.
— Ну, ты ниндзя! — говорит Жора.
Армстронг заканчивает петь, а рыжая телка поворачивается, привлеченная нашими вскриками. Лицо у нее абсолютно уродское. Не то что ноги…
— У-у-ф, — выдыхаю я, возвращая очки Жоре.
— Чуть не убил, — усмехается он, водружая их на место.
— Да я на телку засмотрелся, — оправдываюсь я и запинаюсь.
— На эту? — Жора недоуменно смотрит на рыжую, потом на меня.
— Не. — Я зачем-то лезу в сумку, нащупываю свои очки и достаю их. — На блондинку. Она… она в туалет пошла.
— Ясно. Ну, ладно. Как дела-то в целом?
— Да ничего, все хорошо. Дела идут.
— Отлично. Ладно, брат, я побежал, на встречу опаздываю. — Жора протягивает мне руку.
— Жор, слушай, — я жму руку. — Дозвониться до тебя не могу. Хотел спросить, как тебе наш диск?
— Не понял, — Жора выдергивает свою руку из моей. — Какой диск?
— Ну, тот альбом, что я тебе давал. Демоверсия. Помнишь, я говорил, что там некоторые шероховатости, но мы уже скоро собираемся на доработку и сведение в Лос-Анджелес, а тексты…
— Ах, да, — обрывает он меня, когда я уже собрался рассказать, кто из американских гангста- рэпперов будет принимать участие в записи. — Вспомнил, с таким еще смешным названием, «Московский номер» или что-то в этом роде…
— «Московский Первый», чувак, «Московский Первый». Чуешь, чем пахнет? — Я надеваю очки. — Название в десятку, я тебе говорю, мы реально взорвем аудиторию.
— Именно. Короче говоря, этот ваш первый… Знаешь, мне показалось, очень по-детски. Для нашего лейбла не прокатит. Слишком примитивно, что ли… Рифмы корявые, звук какой-то левый…
— Послушай-послушай, ну я же тебе объяснял, что мы играем в новом стиле. Сейчас это очень актуально… Такой, понимаешь… такой гангста-трэш.
— Гангста кто?
— Трэш. Трэш — это то, что сейчас реально покатит, я кожей чувствую. Врубись, был гламур, но гламур сейчас в полном отстое. Сейчас модно все рваное, грязное, отстойное, мат, подворотни…
— Что-то я путаюсь. Гламур отстоен, а отстой моден. Но если отстой моден, а гламур сам по себе и есть отстой, то получается… Туфталогия какая-то получается. — Жора выходит из ресторана. У него звонит телефон. — Я перезвоню, — отвечает он и делает еще один шаг вперед.
— Fuck… — Я двигаюсь вслед за ним. — Ну как ты не понимаешь! Гламур — это когда клубы, дорогое бухло, кокос, ухоженные телки. Это уже демоде. А тут другое. Реально, совсем другое. Немытые патлы, винт, бейсбольные биты, девяностые…
— А тебе в девяностых-то сколько было? Ты же родной брат Олимпиады-80, или я на пару лет ошибся?
— На самом деле это не важно. Сердцем я там. Что, обязательно быть неврубным старпером тысяча девятьсот затертого года рождения для того, чтобы писать про ту эпоху? Где отстойные небритые чуваки с улицы, на дорогих тачках, которые по итогу трахают всех этих ухоженных девиц? Это… это как глоток воздуха посреди душного мегаполиса. — Я подбираю слова, которые должны бахнуть по его сознанию наотмашь. — Это как незащищенный секс в мире, где свирепствует СПИД, опасный, как бритва, острый, как нож гопника, и все такое…
— Андрей, как дорогие тачки у тебя вяжутся с отстоем? И потом…
— Ну… это как один из вариантов. Ты не за то хватаешься, это совсем не главное. Дорогие тачки — один из вариантов. Понимаешь, это напоминает гангста-стили Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. Все поют про одно и то же, но с вариациями.
У него снова звонит чертов телефон. «Да-да, уже выехал», — отвечает Жора и отключается. Теперь он уже не уходит, а напротив, разворачивается ко мне и, пристально глядя в глаза, говорит:
— Андрюх, я к тебе очень хорошо отношусь, но это напоминает картинку, как собрались бы малолетки, выпили водки и в один микрофон, перебивая друг друга, начитали ломающимися голосами кривые тексты про зону, где они никогда не были. Сплошной мат, мусора, мобилы, бэхи и прочие фетиши мира, в который они стремятся. Бред, в общем. Знаешь, если тебе нравится, то читай свой трэшер-рэп…
— Гангста-трэш, Жора, гангста-трэш. Ради всего святого, не путайся в терминах, это основа любой идеологии!
— В общем, ты его читай, свой трэш, дома, и не показывай никому, кроме друзей. Никто это не издаст. Слишком наивно и непрофессионально звучит. Все, побегу дальше…
— Послушай, ты не можешь так со мной разговаривать, окей? — Я делаю последнюю попытку вернуть ситуацию под контроль и заставить его послушать еще раз. — Я не какой-нибудь там Тимати, я знаю улицу. Я вырос на улице. Ты просто вдумайся в эти строки, брат:
Признайся, старичок, не очень-то внимательно ты и слушал, да? Я понимаю, времени не хватило, прокрутил пару первых треков в машине, звонили на трубку, отвлекали тебя. Да? Ты еще раз прослушай, окей? Потом сам будешь меня благодарить, что я не дал себе уйти от тебя к другому продюсеру…
— Андрей, я слушал внимательно, и знаешь что?
— Что?
— В Москве над канализационными люками нет ни пара, ни дыма. Дым над канализацией присутствует в Нью-Йорке, американских боевиках и клипах Майкла Джексона. А в Москве люки закрыты. Да и нож гопника, сдается мне, ты из детской коляски видал…
— И что? Ну, допустим, маленькая неточность, но не в люках суть. Не в них сердце, брат…
— Весь твой ужасно написанный альбом — одна большая неточность. Это плохой альбом, Андрей. Читай по слогам: ПЛОХОЙ. Все. Я пошел.
Он хлопает меня по плечу и валит прочь.
— Я тебе позвоню завтра! — кричу я ему в спину. — Кстати, ты будешь в пятницу в «Дягилеве»? Там «Империя» устраивает отличную вечеринку!
Жора оборачивается и смотрит на меня как на полоумного. Потом пожимает плечами и выходит из кафе. Видимо, он не в настроении. Или водка «Империя» не спонсирует его мероприятия.
— Жор, а можно мне четыре пригласительных на открытие «Моста»?
Петрушин в последний раз оборачивается и показывает жестом, чтобы я позвонил.
— Окей, брат, — произношу я одними губами.
Следующие двадцать минут я провожу в безуспешной осаде помощницы Бухарова. Все мои аргументы
