кризис начался за несколько лет до этого. Прекращение государственных дотаций, госзаказа, разрушение экономических связей между республиками и регионами, исчезновение единой плановой экономики стран «социалистического содружества» произошло гораздо раньше. По причинам не только экономическим, но и политическим. Советская экономика перестала работать уже в 1989–1991 годах.
Развалилось на части само Советское государство, а без него не могла работать и экономика. И наоборот — развалилась советская экономика, а без него не могло существовать и Советское государство. Это был единый процесс, развивавшийся стремительно, могучими разрушительными толчками, похожий на землетрясение.
Приватизация тут была совершенно ни при чем.
Более того, стихийная приватизация госпредприятий гигантскими темпами шла и до Чубайса. Только называлась она по-другому.
Еще при союзном премьере Рыжкове вступила в действие так называемая «концепция полного хозяйственного ведения». Уже в конце горбачевской эпохи директор предприятия мог распоряжаться основными фондами предприятия
Вот к чему это приводило: «На финише 1991 года стихийная приватизация уже бушевала вовсю. Чаще всего работали две схемы захвата госсобственности. Первая: имущество госпредприятия просто переписывалось как составная часть некоего вновь создаваемого акционерного общества. Вторая: госимущество становилось частной собственностью в результате проведения нехитрой операции “аренда с выкупом”» («Приватизация по-российски»).
Анатолий Чубайс приводит классический пример такой стихийной директорской приватизации НПО «Энергия». Здесь в уставном капитале акционерного общества поровну были оценены — и оборудование огромного завода, и «интеллектуальная собственность некоего товарища Петрова». «Что интересно, — пишет Чубайс, — открутить обратно такие сделки, как правило, невозможно. Потому что вновь созданные акционерные общества тут же вносятся в другие акционерные общества, и в составе этих обществ они еще раз оцениваются и переоцениваются… Абсолютно непробиваемая схема. Абсолютно неограниченных размеров хищения».
«Директорская» приватизация набирала обороты. Политически корпус «красных директоров» выступал против гайдаровской реформы, за восстановление госзаказа и плановой экономики. Практически — был заинтересован в том, чтобы закон о разгосударствлении был принят как можно позже.
«В чьих интересах шла спонтанная приватизация? Всегда, когда нет единого государственного подхода и нет настоящей государственной власти, всплывают интересы каких-то локальных элит. Так было и с приватизацией до 92-го года. Безусловно, захват собственности осуществлялся в интересах наиболее сильных — представителей партийной, директорской, региональной и отчасти профсоюзной элит. Государство не получало ничего: бюджетные интересы в ходе спонтанной приватизации не учитывались. А трудящиеся?.. В этих процессах они не участвовали никак. Словосочетанием “трудовой коллектив” лишь красиво прикрывалась выгодная для начальства сделка».
Поскольку процесс стихийной приватизации уже развернулся вовсю, с управляемой приватизацией («по закону») ждать было невозможно. Государство
Развернулись споры о том, как и когда это делать.
Директорское лобби повело атаку с двух сторон: во-первых, говорили представители директорского корпуса, предприятия должны продаваться по «индивидуальным» схемам; во-вторых, необходимо подождать, пока ценовая реформа не стабилизирует инфляцию, пока рынок не наполнится товарами, а госбюджет — реальными деньгами. По сути, это значило отложить приватизацию на неопределенный срок, может быть — навсегда.
Чубайс отвергал и первый, и второй аргумент.
Разумеется, говорил он, освобождение цен приносит результаты очень быстро, раньше чем через год. Приватизация дает финансовые результаты лишь через семь-восемь лет. Но это не значит, что ее надо откладывать, — мы просто-напросто прибавляем к этому длинному сроку еще один год, еще два.
Где написано, гневно вопрошает он, что приватизация должна проходить после ценовой реформы? Странный вопрос. Нигде не написано. В том-то и дело, что разгосударствление такой огромной махины, как советская экономика, было процессом сугубо уникальным, не имеющим аналогов.
Сложнее было с первым аргументом. Директора (или, на западный манер, менеджеры) советских промышленных гигантов не хотели подпускать «чужаков» даже близко к своей территории. Хотели, чтобы процесс перехода собственности от государства к новым собственникам проходил под их чутким контролем. Чтобы они сами искали покупателей, а еще лучше — сами были бы и продавцами, и покупателями. Так, например, возникла идея «финансово-промышленных групп» под эгидой бывших министерств и ведомств, которая сразу хоронила главное зерно приватизации — возможность появления на нерентабельном предприятии эффективного собственника. В эти гигантские конгломераты предполагалось объединить заводы, фабрики, объекты соцкультбыта, дороги… Эту идею активно пробивало промышленное лобби в Верховном Совете РФ.
Чубайс признается, что приватизационная программа в какой-то мере была насилием. Но насилием над чем (или над кем)? Над стихийным экономическим эгоизмом руководителей предприятий, которые не хотели отдавать никому столь сладкий кусок. «Вспомним, — пишет Максим Бойко, один из соавторов программы, — на дворе канун 1992 года. “Умные головы” по телевизору, в газетах, в представительных собраниях озабоченно дискутируют на тему: готова ли Россия к рынку?.. А можно ли вообще в нашей стране проводить приватизацию? Поймут ли “наши люди”, что такое аукцион?.. На фоне всей этой теоретической дичи в стране вовсю развернулась спонтанная приватизация. Директора предприятий, руководители министерств и ведомств… делали свой маленький (а кто и не очень) бизнес. Правда… хотя они и контролировали предприятия, но не были их владельцами и потому не могли получать прибыль открыто, законно. Поэтому заключались контракты на продажу продукции по заниженным ценам, помещения и производственное оборудование сдавались в аренду подставным фирмам, выдавались кредиты, которые потом не возвращались, и т. д. — все это, конечно, с учетом личной заинтересованности директора…
Масштабы бесконтрольного воровства росли и ширились, и власть, сознавая, что надо вмешаться, не понимала, как это сделать».
Итак, зафиксируем этот момент:
Наконец, последний, «железный» аргумент противников закона о приватизации был таким — приватизацию проводить надо, но «как в других странах», за реальные деньги, это единственно экономически обоснованный путь, это дополнительные средства в бюджет, это появление эффективного собственника.
Вслушаемся теперь в аргументы Чубайса. «Слова были вроде и правильные, но я думаю, что главная цель той полемики была другой: затормозить приватизацию любой ценой! Наши оппоненты понимали: после того, как механизм массовой приватизации будет раскручен, остановить его окажется невозможным».
Чубайс и его команда попытались проанализировать схемы, по которым шла массовая приватизация в бывших социалистических странах. «Изучили мы, например, опыт польской приватизации. Там начали продавать собственность на денежных аукционах. И что же? Из-за отсутствия иностранных и внутренних инвестиций продажа (контрольных пакетов. — Б. М.) двигалась черепашьими темпами и приносила бюджету не такие уж большие деньги. За первые два года… удалось продать контрольные пакеты акций только тридцати двух крупных и средних предприятий. Это принесло в бюджет всего 160 миллионов долларов…»
Главное в этом пассаже, впрочем, не цифра — а «черепашьи темпы» приватизации. И еще один момент. «Действовавшая программа приватизации (та самая стихийная «аренда с выкупом». — Б. М.) противопоставляла интересы менеджеров и работников предприятий интересам всего остального населения. А нас еще и подталкивали к тому, чтобы усугубить этот разрыв!» Чубайс никогда не скрывал, что приватизация — вопрос политический. Если ее сорвать, затормозить, повернуть вспять, извратить ее смысл
