тоже начал улыбаться (что бывало на его пресс-конференциях далеко не всегда). Почему же смеялся американский президент?
Ельцин потряс его тем, что никого не боялся…
Он не боялся выйти за рамки, нарушить приличия, он не боялся ничего. Степень внутренней свободы российского президента оказалась для Клинтона просто заразительной.
На следующий день, возвращаясь из Нью-Йорка, самолет российского президента приземлился в ирландском аэропорту «Шеннон». Там была запланирована сорокаминутная встреча с ирландским премьер- министром. Ельцин не вышел из самолета. Вместо него, примерно через час, вышел смущенный вице- премьер Олег Сосковец.
Наша пресса после этого эпизода была полна злобных карикатур и фельетонов. Широко обсуждалась версия, что «Ельцин напился», и во многих статьях и книгах того времени этот апокриф остался в том самом неизменном виде — как «непотребное» поведение Ельцина в аэропорту «Шеннон».
На самом деле события разворачивались таким образом.
В самолете президент и его супруга обсудили с министром иностранных дел Андреем Козыревым итоги визита и отправились спать. Лег спать и телохранитель Ельцина Александр Коржаков.
…Пробуждение было страшным.
Наина Иосифовна вызвала его и почти исчезнувшим от волнения голосом сказала, что Борис Николаевич пошел в туалет, упал, потерял сознание и лежит в салоне, на полу. «Он лежал на полу неподвижно, с бледным, изменившимся лицом».
Начальник охраны быстро взял шефа под мышки и вместе с Наиной Иосифовной положил Б. Н. на кровать. Позвали врачей. Ставили капельницы, делали уколы. Это случилось за три часа до приземления в Шенноне.
Что же это было? Либо сильный сердечный приступ, либо микроинсульт.
Через полтора часа после посадки в Шенноне (все это время Олег Сосковец вел переговоры) самолет взял курс на Москву. Врачи помогли Ельцину, ему стало лучше. Он позвал в свой салон помощников, чтобы посоветоваться, как объяснить инцидент, что сказать встречающим его журналистам. Было придумано, на мой взгляд, странное оправдание — мол, проспал, вовремя не разбудили…
Да, Борис Николаевич не любил показывать свою слабость.
Выглядел во время этого объяснения в аэропорту Ельцин, прямо скажем, ненатурально. Отсюда потянулись слухи, опровержения, домыслы, мол, был пьян, не вязал лыка, шатался и т. д. Сложился стереотип, который для современников Ельцина, знающих его по газетным статьям, уже не выветришь, не исправишь никакой правдой.
А ведь правда была и человечна, и печальна — там, в Шенноне, вернее, в самолете, Борис Николаевич потерял сознание, лежал с тяжелейшим приступом, под капельницей.
Однако здоровье президента еще долго будет темой прежде всего политической. Поэтому вопрос о том, что же случилось в Шенноне, будет закрытым для журналистов.
Тем не менее эти проблемы становились всё явственнее. Среди помощников Ельцина постоянно обсуждалась тема здоровья президента, его вредных привычек, психологического состояния. Катализатором ситуации стал эпизод в Берлине.
Это случилось 31 августа того же 1994 года. Ельцин вместе с канцлером Германии Гельмутом Колем присутствовал на торжественном параде, посвященном выводу советских войск из Германии. Начало визита не предвещало ничего плохого.
В самолете, который летел в Берлин, Ельцин, как всегда, читал записки и справки своих помощников. Готовился к визиту. График был очень плотный — огромное количество протокольных мероприятий. И лишь 30 августа, как написано в его рабочем графике, был «свободный вечер».
Этот свободный вечер он провел с министром обороны Павлом Грачевым, который сопровождал его в поездке. «Разговор по душам» затянулся надолго. И Ельцин накануне самого ответственного, самого важного дня не смог заснуть. Без сна он приходил в состояние тяжелое, как любой другой человек. Наступило утро. В Берлине стояла страшная жара, и чтобы расслабиться и успокоиться, Ельцин выпил пива (чего делать, конечно, было в такой ситуации нельзя).
Начались запланированные встречи. Но в них сразу проявился незапланированный элемент.
Пока Ельцин возлагал цветы к памятнику воину-освободителю в Трептов-парке, напротив памятника, через дорогу, собралась толпа с плакатами.
Б. Н. не послушался телохранителей и пошел к этим людям. В руках у них были плакаты далеко не дружественного содержания, и выкрикивали они лозунги тоже далеко не пророссийские. «Столкновение» с пикетом длилось недолго, но что-то Ельцина явно разозлило.
Заслышав вскоре после этого эпизода звуки оркестра, он подошел к дирижеру и взял у него палочку. Затем заиграла «Калинка-малинка».
Этот экспромт Ельцина не остался незамеченным ни в наших, ни в мировых СМИ. Кадры с дирижирующим Ельциным стали просто классикой — образ прилепился к нему навечно.
Приговор российской демократической прессы был, кстати, куда более суровым, чем прессы зарубежной. «Известия», в частности, писали, что «президент не частное лицо и представляет не себя одного, не только собственные вкусы и пристрастия. И каждое его появление на людях, каждое сказанное им слово, каждое движение многое говорят не только о нем лично, но и о нас с вами, о политическом и культурном уровне новой России».
Гораздо больше о «культурном уровне» могли бы сказать те, кто действительно был рядом с Ельциным в эти минуты.
Вот что пишет пресс-секретарь Ельцина Вячеслав Костиков:
«После церемонии возложения венков к монументу русского воина-освободителя в Трептов-парке Борис Николаевич шел рядом с Г. Колем в сторону поджидавших нас автобусов и неожиданно начал напевать мелодию из знаменитой “Ленинградской” (блокадной) симфонии Дмитрия Шостаковича — так называемую “тему нашествия”. Я и не предполагал, что у Ельцина такая хорошая музыкальная память. Он довольно точно воспроизвел целый пассаж.
— Похоже, что это Шостакович, — заметил я.
Ельцин был в веселом настроении и стал шутливо доказывать мне, что это мелодия его собственного сочинения…
— Хорошо, Борис Николаевич. Но лучше было бы сказать, что это Шостакович в аранжировке Ельцина.
Между тем Коль насторожился. Он слышал мелодию, которую напевал президент, и, несомненно, она была ему знакома. Конечно же он понимал и заложенный в ней смысл. Он попросил переводчика перевести наш разговор. Выслушав перевод, канцлер остановился и взял Ельцина за руку. Они давно уже были на “ты” и называли друг друга по имени.
— Послушай, Борис… Пусть уж лучше это останется мелодией Шостаковича, а не Ельцина».
Так вот какая музыка на самом деле звучала у него в голове! Тревожная, страшная музыка Шостаковича. Музыка, которая является музыкальным символом фашистской угрозы. Незабываемым символом великой войны. И тогда становится понятным состояние Б. Н.
Утром этого дня Ельцин был страшно взволнован и даже оскорблен некоторыми комментариями в немецкой прессе — о том, что Советская армия победила во Второй мировой, а теперь уходит с позором, поспешно… «Веселое настроение», о котором пишет Костиков, скорее всего, было маской, скрывавшей его подлинные чувства.
Борис Ельцин.
