живет. А сверкающие штыки вовсе не будоражат, потому что ничего не значат. Просто ритмичное бормотание, «взрослый лепет».
Естественно, я пытался прервать бесконечное перечисление спящих животных. Но Сашонок немедленно научился торговаться как цыган.
После того как все медведи, и волки, и жабы, и тигры, и даже кони по пять раз выспались, я делаю попытку смыться:
– Все, Сашка, спи.
Но почти уснувший младенец вскрикивает отчаянно и жалобно:
– Баю-бай!
– Нет, я тебе уже сто раз спел.
– Баю-бай! – и сквозь слезы: – манькую! (Короткую, значит.)
– Ну ладно, маленькую. – И я начинаю: – Баю-баюшки…
– Папа, сядь!
Хитроумная малявка знает, что стоящий папа может внезапно ускользнуть. Смешно, что, уткнувшись носом в матрасик и задрав попку (он лет до трех спал на четвереньках), Сашка по звуку определяет, что я коварно пытаюсь петь стоя. Сажусь.
– Баю-баюшки-баю…
– Большую!
– Сашка, мы же договорились: маленькую.
– Большую! – басом. «Большую» и «много» он всегда говорит громко, басом. А «маленькую» и «чуть- чуть» – тихо и пискляво. И чем мельче предмет, тем писклявее о нем говорится. Крошки хлеба – вообще ультразвук.
– Ладно, большую. Но последнюю. Хорошо?
Опять весь животный мир засыпает в ночных лесах, садах, прудах.
– Все, спи.
– Баю-бай!
– Ну мы же договорились – последнюю. Я спел.
– Маленькую! – в жалобном голосе намек на близкое рыдание.
И все по новой. С договоренностями он считается не больше чеченца.
Репертуар потихонечку рос, а Сашка учился заказывать.
После того как папа пойман, усажен и затягивает «Баю-баюшки», голос из темноты строго перебивает:
– Другую! – Тон безапелляционный, приказывающий.
– Эх, дороги, пыль да туман… – начинаю я. Если не перебьет на первой же строчке – значит, я угадал.
Какое-то время было так: есть «Баю-бай» и «другую». А какую другую – выяснялось методом проб и ошибок.
Потом начались сложности.
– Баю-баюшки…
– Другую!
– Какую?
– Пулю!
– А первая пуля, а первая пуля…
– Другую!
– Сашка, ты же просишь «пулю», я и пою.
– Другую.
Я задумался. Он в этих случаях никогда не торопит, молча ждет, чувствует, как я стараюсь.
– Эх, дороги, пыль да туман… Эту?
– Да.
Оказывается, он где-то в середине новой песни отметил знакомое (хоть и совершенно непонятное ему) слово.
С этими пулями вышла морока. Бывало, только с четвертого-пятого захода попадал я на желательную ему песню. Оказалось, к некоторому моему ужасу, что все песни, которые из меня (из ниоткуда) стали вылезать, набиты пулями. И «Каховка» («Гремела атака, и пули звенели…»), и «Эх, дороги», и…
Песни Деда (для меня, маленького, это было имя – поэтому с большой буквы). Они всплыли, проявились. Некоторые сразу, целиком. Некоторые – постепенно, от частого употребления. Как переводная картинка: трешь, трешь – тусклая бумажка становится тоньше, потом сползает, открывая чистую, яркую… Таких волшебных бумажек давно уже нет.
Когда внезапно запелась «Каховка», то совершенно неожиданно обнаружилось, что именно в этой песне знаменитый бронепоезд стоит на запасном пути. Недели две пел я «Там вдали за рекой загорались огни». Эту песню он долго заказывал как «Нову!» (новую). Однажды слышу: бормочет что-то неразборчивое. Переспрашивал, переспрашивал, с пятого раза разобрал: «Зарекойза». Эта зарекойза меня поразила: какой же он еще маленький. Я-то думал, что хотя бы «за рекой загорались» ему понятно.
– Баю-баюшки-баю…
– Другую!
– Какую?
– Эх!
– Эх, дороги, пыль да туман…
– Другую!
Чего только я не перепробовал, никак не мог попасть. Что ни начну – в ответ: «Другую!» Долго маялся, мысленно пропевая одну за другой. (А вслух нельзя, нежелательную песню он петь не позволит.) Наконец «эх» нашлось:
Но через неделю он и сам догадался, что так нельзя, и стал заказывать грамотно. Одна теперь называется «Эх, дороги», другая – «Моряк красивый».
Вытираемся после ванны.
– Козу!
– Ты что, в детство впал?
– Козу!
– Ладно, если хочешь… Идет коза рогатая за малыми ребятами…
– Нэт! Песенку козу! (Значит, песенку про козу. Предлоги он часто опускает из экономии. А «нет» у него по-грузински гордое, твердое, через «э».)
– Не знаю я про козу. Скажи хоть слово – о чем там!
– Гуляет коза.
– Нет такой песни.
– Коза гуляет к молодой.
– Что ты плетешь? Старая коза к молодой гуляет? Козел, наверное? Кто тебя этому научил?! Козел гуляет, да?
– Коза. К молодой.
– Господи, Сашка, я понял! – и затягиваю со всем пылом:
Примечания
1
Самый влиятельный тогда член Политбюро.
2
Текст был написан в 1988-м. Напечатать его не удалось даже в храбром «Огоньке». Летом 1990-
