Промелькнула картина, которая вызвала у Любина смешанное чувство веселья и непонятной тревоги. У стены супермаркета «Копейка» под ноги прохожим свалился откуда-то огромный щит с изображением Жириновского (у него было зверски-угрожающее выражение лица, а правая рука простерта вперед, – наверное, она указывала соотечественникам путь, по которому стройными рядами надо топать в его «светлое будущее»; за спиной вождя кучно стояли соратники с неразличимыми лицами). Так вот, на этом щите лихо отплясывали дикарский танец несколько молодых людей в ярких одеждах; они кричали, похоже, в экстазе танца, что-то непотребное, потому что несколько прохожих, наблюдая эту сцену, хохотали.
Промелькнуло и исчезло. Но запомнится, если не навсегда, то надолго.
– Вот это да! – промолвил Иван Кириллович. Корчной только неопределенно хмыкнул.
– Вы, Николай, за кого голосовали? – спросил Любин и тут же смутился от некорректности своего вопроса.
Немного помолчав, Николай Николаевич спросил спокойно:
– А вы, Иван Кириллович, за кого голосовали?
– Ни за кого.
– И я ни за кого.
Любин хохотнул, Корчной лишь скупо улыбнулся. И в уютном салоне машины им обоим стало комфортно и дружественно. И еще, пожалуй, на некоторое время они почувствовали себя заговорщиками. А машина, попав на Рублевское шоссе, домчалась до МКАДа, пролетев с километр, свернула направо, мелькнула под мостом и оказалась на Новорижском шоссе, скоро превратившемся в автомагистраль М-9 «Балтия».
Иван Кириллович никогда не бывал в этих местах и с любопытством посматривал вперед и по сторонам. Здесь, за городом, уже отчетливо проглядывала весна: кое-где нежно зазеленели косогоры, березовые рощи превратились в сероватые облака, в которых скоро определенно появится зеленый оттенок. Местность была холмистая, часто подступал к дороге еловый лес, темный, вроде бы насупленный, потом отодвигался за горизонт, но скоро появлялся снова. Просторно кругом, широко…
– Россия… – с некоторым волнением прошептал Любин. И – странно – тут же откликнулся Корчной:
– Да, Россия… – Николай Николаевич помедлил и добавил: – Но не наша.
В начале пути довольно часто мелькали коттеджные дачные поселки, самые разные, но не особо роскошные, не такие, что видел иногда по телевизору Иван Кириллович. Порой он даже не мог поверить, что это «у нас», а не декорации к американскому фильму о «сладкой жизни» обезумевших от богатства миллионеров и миллиардеров. Но больше всего его занимало одно наивное соображение: «Да как же можно жить нормальной человеческой жизнью в этих гигантских каменных склепах? И зачем на них тратить бешеные деньги?» Задав эти вопросы, правда, непонятно кому, господин Любин неизменно заключал подобные умопостроения горестным выводом: «Лучше бы отдали эти деньги в фонд, который мы бы назвали „Русское народное искусство“. Что-нибудь в этом роде. И собранные средства можно потратить на влачащие жалкое существование без государственного финансирования краеведческие и мемориальные музеи в районных городках, в деревнях и селах. Господи! Какие там можно увидеть… – Здесь Иван Кириллович остановил себя: – Лучше не вспоминать… Так и до инфаркта недалеко…»
Между тем коттеджных поселков у самой автотрассы становилось всё меньше и меньше, наконец они совсем исчезли. По бокам Новорижского шоссе – или стена елового леса, или холмистые поля, уходящие к горизонту. Только проплывают над трассой огромные рекламные щиты на растяжках: «Княжье озеро. Дома под ключ», телефон; «У нас зори тихие. Коттеджи на любой вкус», телефон; «Коттеджный комплекс „Рождество“. Философия тишины», телефон. И еще, еще, еще – в таком же духе.
…А направо и налево иногда в лес или через весенние поля вытекали из автобана М-9 «Балтия» идеально гладкие, блестящие лакированным, черным, как смоль, асфальтом дороги, «ведущие – подумал господин Любин – во все эти поселки и комплексы с мифологическими названиями». И, надо заметить, правильно подумал.
«Опель-корса», свернув направо, попал на развязку, плавно нырнувшую в тоннель под Новорижским шоссе, – мягким гулом отозвались бетонные стены, заделанные ребристым пластиком светло-серого цвета, – и вылетел в солнечное мартовское утро (шел уже десятый час), оказавшись на пустынной дороге слева от федеральной магистрали.
По бокам дороги молчаливый («Строго молчаливый», – почему-то подумал Иван Кириллович) еловый лес; впрочем, в нем попадались и стройные сосны. Проехали совсем немного, может быть километра два. Впереди – могучий, похоже, чугунный шлагбаум, но в его тяжелых формах присутствовало нечто изящное. Рядом никакой будки или охранника в камуфляже и с «калашом». Машина слегка замедлила бесшумный бег, и метров за двадцать шлагбаум легко поднялся.
Вопрос, в котором должно было выразиться изумление, застрял в горле Ивана Кирилловича («Сочтет меня Николаич совсем дремучим»), и он спросил:
– Скоро приедем?
– Через десять минут.
И действительно, скоро впереди возник высокий забор или, правильнее сказать, стена из красного кирпича и в два больших створа ворот зеленого цвета («Наверно, из танковой брони», – почему-то подумал Любин), в них уперлась идеальная асфальтированная дорога. Очевидно, здесь она и заканчивалась.
Машина притормозила, в левой руке Корчного появился маленький пультик с мигающим зеленым огоньком, наверно, Николаич нажал какую-то кнопочку – створы ворот бесшумно раздвинулись… Как сказать? Потом, вечером, у себя дома, Иван Кириллович определил: «Въехали на „запретную территорию“ города, который наверняка не обозначен ни на одной карте Московской области».
Да, это был именно город, но – призрачный, в реальной жизни такого быть не может. Он состоял из причудливых коттеджей, правильнее сказать, замков или дворцов – больших и малых. Преобладала «прямолинейная» архитектура: двух, трех, четырех и еще выше этажей кирпичные кубы; в одном здании сочетались несколько различных кубов. Все дома – все-таки удобнее говорить так: дома – и большие земельные наделы вокруг них тоже были обнесены кирпичными заборами, но не такими высокими, как стена со въездными воротами. Ясно было одно: весь этот город и, очевидно, все замки и дворцы проектировал один архитектор, явно с поврежденной психикой и мрачно гениальный. Постепенно Любин стал понимать – или ощущать – замысел творца этого огромного кирпичного монстра: при всем видимом однообразии зданий присутствовало и разнообразие. Здесь каждый дом олицетворял некую суть своих хозяев, может быть, строения проектировались по их заказу. Да, они были все-таки разные. Разнообразные в однообразии. Однако всех их объединяло нечто общее. И вечером, дома, Иван Кириллович определил это нечто: могущество, несокрушимость, богатство, которое недоступно для тех, кто за главной стеной, окружившей этот город-призрак. Но у каждого дома в этом нечто своя ниша – первый этаж, второй, третий… восьмой. А все они вместе – единство, кирпичное и несокрушимое.
…Они всё ехали, ехали и ехали – город был огромен. Ни названий улиц, которые кружились, пересекались, ни нумераций зданий, ни одного деревца в скверике. Голо – шаром покати. Пустынно: ни людей, ни одной хоть какой-нибудь собаки, ни одной припаркованной к чему-нибудь машины. Ивану Кирилловичу показалось, что этому городу не будет конца. «Здесь можно сойти с ума», – покорно подумал он, погружаясь в непонятную меланхолию. И у него вырвалось с тоской:
– Здесь есть какая-нибудь жизнь?
– Есть, Иван Кириллович… – тут же отозвался Корчной. – Есть жизнь. Самая разнообразная. Она за забором. И сейчас вы ее увидите. А по-настоящему бурная жизнь начинается часов с десяти вечера… и, случается, до раннего утра.
– Да кто же здесь живет?! – воскликнул Любин.
– На все ваши вопросы ответит Арчил Тимурович. Мы приехали.
«Опель-корса» уперся в двустворчатые ворота в кирпичном заборе, за которым несокрушимо стоял трехэтажный дом из трех кубов, соединенных, как потом понял директор музея, в букву «П». Николаич на своем пультике нажал кнопку. Створы ворот бесшумно разошлись в стороны. Машина вкрадчиво въехала во владения Арчила Тимуровича Табадзе.
– Не спешите выходить, Иван Кириллович, – сказал Корчной, видя, что Любин заерзал на своем сиденье.
Бесшумно и медленно объехали коттедж. Иван Кириллович успел увидеть, что «земельная собственность» Арчила Тимуровича огромна и действительно полна жизни. У одноэтажного здания с