— Да, Торнике Мамедович, — кивает тот.
— Он тебе нравится?
— Хороший палец. Он у вас лучший среди десяти.
— Так это не мой палец, а его, он ему принадлежит.
— Тогда он еще прекрасней, раз дорогому гостю принадлежит.
— Поэтому выпьем за Сашью, моего дорогого друга и спасителя, за его дорогое и дрожайшее здоровье!
Мы пьем и смеемся.
— Наташья, а теперь скажите, зачем я купил этот «мерседес», я на него с тех пор глядеть и ездить не могу?!
Она кивает, улыбаясь.
— Прекрасная вы женщина, и зачем я женат. Мы смеемся. И пьем.
— Торнике, а как Нана?
— Она приедет к трем, попозже, меня забирать. К ней младший брат приехал, она его катает.
И он опять уходит, его зовут.
— Ты хороший, — говорит она, — я тебя еще раз поцелую, можно? — И мы целуемся.
А стол заставляется уже горячим, открывается новое вино, Зураб плывет и летает, а не служит.
Я с ужасом думаю, как я буду расплачиваться (прямо хоть вином ей подаренным торгуй назад, у, мешки денежные!), и надеюсь только на то, что Торнике поверит моим долговым обязательствам, и завтра, в Москве, я ему верну.
А ее, кажется, ничего вокруг не интересует, она только смотрит на меня. Я смотрю на нее, и глаза наши впиваются друг в друга.
В ресторане веселье идет полным ходом, звучит — играет гитарная музыка, ревут усилители, колонки, кто-то пляшет, кто-то полураздевается, это, наверно, из центровых девочек (взятых сюда богачами).
Торнике никак не может вырваться и вернуться к нам.
Появляется Нана и сразу узнает меня.
— Ой, Сашенька, здравствуй! Как ты сюда попал, кого угодно ожидала увидеть, только не тебя. Я рада!
— Познакомьтесь, — я встаю. — Наташа, Нана.
— Очень приятно.
— Почему ж ты мне не сказал, я бы раньше приехала. — Я целую ей руку и пододвигаю стул. Она садится.
— Ничего, если в бокал мужа? — Мне не хочется звать Зураба.
— Конечно, Сашенька, о чем ты спрашиваешь.
Где он, кстати? — Но Торнике уже рядом, Зураб сообщил.
— Я всегда рядом, дарагая, и слежу за тобой пристально.
Мы улыбаемся. Зураб уже несет бокал, приборы, второй официант ставит стул. Наливают еще вина.
— Торнике, чем от тебя пахнет?
Он не успевает ответить, его опять отзывают на кухню. Он уходит своей красивой походкой уставшего грузина.
— Вот так всегда, наберется по столам, никому отказать не может, гостеприимство, долг, друзья, а наутро я с ним мучаюсь, когда он умирает от мигрени, которой головная боль называется.
— У вас очень приятный муж, — говорит Наташа.
И это первый мужчина, которого, я слышу, она хвалит.
— Да, он неплохой, Торнике, только я очень переживаю за него с этим рестораном. Это ж все очень… вы понимаете меня.
Наташа кивает ей. В Москве это и, правда, феноменально, что он делает.
— Я уже забыла, когда жила спокойно и спала нормально.
Наташа смотрит на нее и быстро закуривает, сочувственно кивая.
Нана — очень изящная уверенная грузинка с большими, как два миндаля, глазами.
— Ой, вы счастливая, можете курить.
— Пожалуйста, — говорит Наташа.
— Что вы, он меня съест сразу, не разрешает курить ни за что. Убить готов, если я заикаюсь только. Саша вам разрешает, да?
Она смотрит на меня, мне, конечно, приятно такое построение фразы.
— У-у, не то, чтобы да, но что поделаешь, она взрослая девочка уже. — Она моментально тушит сигарету, без звука.
Мы смеемся.
— Вот видите, все они одинаковые, — говорит Нана. — Ну, Сашенька, как твои дела, чем ты занимаешься? — И мы разговариваем, она очень умная женщина, Нана, природно, от земли, и мне приятно с ней разговаривать.
Возникает Торнике и садится. Мы пьем долго.
Наташу опять начинают приглашать танцевать, но Торнике, сидя рядом, отвечает, что сегодня это его девушка и она ни с кем никуда не идет.
Я ему благодарен, я бы не пережил этого: если бы кто-то брался за ее тело, фигуру, платье. Да еще здесь…
— Торнике, тебе пора. Я за тобой приехала.
— О чем ты говоришь?
— Не забывай, что у тебя есть дети. — У них прелестные дочки, две.
— Вот на этом, Наташья, она всегда ловит меня. Я же на работе.
— Они и без тебя догуляют, с ними все нормально. И Наташа, по-моему, утомленно выглядит.
— Да, я чуть-чуть устала.
— Тогда, конечно. Но подождите, женщины, о чем вы говорите, дайте моему самому дарагому гостю слово сказать — мужчине.
— Да, Торнике, я тоже устал, и потом — для меня желание женщины — закон.
— Для меня — тоже! — говорит он.
— Ой ли! — смеется Нана.
— Как нет. Пожелала, Торнике, едем — Торнике едет, пожелала, Торнике, девочку — Торнике девочку, пожелала вторую — Торнике вторую. Кто тебе еще такое сделает!
Мы все смеемся.
— Ты бесподобный муж, — говорит Нана. — Я пойду в кабинет, соберу твои рубашки.
Она никогда ничего не ест и почти не пьет, такая худая. Нана уходит. Торнике опять зовут к эстраде.
Я зову Зураба, он почтительно наклоняется.
— Зураб, счет, пожалуйста.
— О чем ты говоришь, дорогой, все уже заплачено.
— Нет, нет, нет, не надо, я жду.
— Не обижай, дорогой, даже не спрашивай меня об этом, — и он исчезает. Торнике дает ему какую-то команду, и он уносится из зала.
— Ты очень устала?
— Нет, не очень. Но я хочу быть с тобой, уже скоро ночь кончается…
Возвращается Торнике сам.
— Торнике, дай мне счет, пожалуйста, только, если можно, я рассчитаюсь с тобой завтра, — говорю негромко я.
Она делает вид, что не слышит. Моя умница.
— О чем ты говоришь, дарагой, тебе не стыдно. Как по лицу ударил. А за что! Ты посмотри на них. — Я смотрю, как ползала смотрят на нас: мы поднимаемся. — Каждый почел бы за счастье рассчитаться за твой стол. Все давно уже уплачено. И не говори даже! Я что, в своем доме деньги буду брать с тебя,
