поставило государственный долг под защиту французской чести и подтвердило все свои предыдущие постановления. После всех этих мер Собрание приняло еще одну, бывшую не менее необходимой: опасаясь, чтобы ночью зал заседаний не был занят войсками, дабы затем разогнать Собрание, оно организовало непрерывное заседание впредь до нового постановления; Собрание решило, что часть депутатов будет заседать в течение ночи, а другая придет сменить ее рано утром. Чтобы облегчить президентство почтенного Вьенского архиепископа, Собрание выбрало вице-президента, который должен был заменять его в чрезвычайных обстоятельствах. Выбран был Лафайет, и он председательствовал в ночном собрании. Собрание это прошло без прений, депутаты оставались на своих местах в молчании, спокойные и решительные. Вот какими мерами, каким сочувствием общественному горю, какими постановлениями, каким единодушием энтузиазма и какой непоколебимой твердостью Собрание все более и более поднималось на высоту, соответственную опасностям минуты и его призванию.
В Париже восстание на следующий день, 13 июля, приняло более правильный характер. С утра народ собирался к ратуше; здесь, а затем по всем церквам ударили в набат, по улицам прошли барабанщики, созывавшие граждан. Собирались на всех площадях; были образованы отряды под названием волонтеров Пале-Рояля, Тюильри, Базоша, Аркебуза. Собрались округа, и каждый из них выбрал по 20 тысяч человек для самозащиты. Не хватало только оружия; его искали повсюду, где только была какая-либо надежда его найти. Завладели тем оружием, которое нашли у оружейников; забирая его, народ выдавал расписки. Требовали оружие из ратуши; напрасно избиратели, собравшиеся в ратуше, уверяли, что оружия у них нет, его требовали во что бы то ни стало. Избиратели призвали тогда городского голову де Флесселя, старшину купцов, как единственного, кто знал истинное военное положение столицы и которого популярность в народе могла принести большую помощь в таких затруднительных обстоятельствах. Толпа встретила Флесселя аплодисментами. „Друзья! — сказал он, — я ваш отец, и вы будете мной довольны“. В ратуше был организован постоянный комитет для принятия мер, касающихся общественной безопасности.
В это время пришло известие, что дом Лазаристов, в котором были большие запасы хлеба, ограблен, что толпа ворвалась в арсенал и разобрала там старое оружие, что оружейные лавки разнесены. Явилось опасение, что толпа дойдет до последних крайностей; она была разнуздана и, казалось, трудно было обуздать ее ожесточение. Но толпа была в состоянии энтузиазма и потому бескорыстна. Она сама обезоруживала подозрительных людей; хлеб, найденный у Лазаристов, был свезен на рынок; ни одного частного дома не было разграблено; задержанные у городских застав повозки с провизией, мебелью и посудой были отправлены на Гревскую площадь, где образовался огромный склад. Толпа росла все больше и больше, и все время раздавался крик: „К оружию!“ Было около часа. Купеческий старшина объявил, что весьма скоро привезут двенадцать тысяч ружей с Шарлевильской фабрики, а что за ними последуют еще тридцать тысяч.
Это известие внесло на некоторое время в толпу успокоение, и комитету удалось несколько более спокойно заняться организацией милиции из граждан. Менее чем в четыре часа был составлен, рассмотрен, утвержден, напечатан и расклеен план организации. Было решено, что число парижской Национальной гвардии, впредь до нового постановления, будет равно сорока восьми тысячам человек. Все граждане приглашались записываться в эту гвардию; каждый округ должен был образовать батальон, каждый батальон имел своих офицеров; командование этой милицией было предложено герцогу д'Омону, потребовавшему на ответ двадцать четыре часа. Покуда что маркиз де ля Салль был назначен помощником командира. Зеленая кокарда была заменена кокардой красной с синим — цвета города. Все это было делом нескольких часов; округа прислали свое одобрение мерам, принятым постановлениями комитета. Собранию предлагали свои услуги чиновники, включая сюда и судейских, медицинские студенты, полицейские служители и, что важнее, французские гвардейцы. Начали формироваться патрули, и им поручена была охрана улиц.
Народ с нетерпением ждал исполнения обещания купеческого старшины; ружья не приходили, вечер приближался, и на ночь боялись нападения войск. Появился слух об измене, так как оказалось, что была сделана попытка тайно вывезти из Парижа большое количество пороха и что его арестовали около застав. Вскоре, однако, прибыли ящики с надписью „артиллерия“. Их прибытие успокоило возбуждение; народ провожал их в ратушу, предполагая, что в них находится столь сильно ожидаемое оружие из Шарлевиля. Ящики были открыты и оказались наполненными тряпками и дровами. Народ кричал, что ему изменяют, он разразился упреками и угрозами против комитета и против купеческого старшины. Этот последний извинился, говоря, что он был обманут, и для того лишь, чтобы отделаться от толпы, или для того, чтобы выгадать время, он послал за оружием в Шартре. Но там оружия не было, и толпа вернулась еще более недоверчивой и еще более возбужденной. Комитет увидел, что для того, чтобы вооружить Париж и успокоить возбужденное недоверие, ему не остается ничего другого, как заказать выковать стальные пики; он тотчас же дал заказ на пятьдесят тысяч пик, и работа закипела. Чтобы избежать неистовств предыдущей ночи, город был освещен, и улицы его обходили по всем направлениям патрули.
На другой день народ, не получив оружия накануне, снова ранним утром явился к комитету, упрекая его во вчерашнем отказе и обвиняя в неудачах. Комитет тщетно искал оружия; из Шарлевиля его не присылали, не нашлось его и в Шартре; даже арсенал был пуст.
Народ в этот день уже не довольствовался никакими извинениями и положительно думал, что ему изменили; он всей массой бросился к Дому Инвалидов, где находился значительный склад оружия. Народ не выказал ни малейшей боязни пред войсками, собранными на Марсовом поле, он проник внутрь Дома Инвалидов, несмотря на убеждения его начальника де Сомбрейя, отыскал двадцать восемь тысяч ружей, сложенных в подвалах, завладел ими, взял большое количество сабель, шпаг, а также пушек, и все это оружие торжественно унес с собой. Пушки были размещены при входах в предместья, около Тюильрийского дворца, на набережных и на мостах, для защиты столицы от вторжения войск, которых можно было ждать с минуты на минуту.
В это же самое утро возбудило опасение известие, что двинуты к Парижу войска, бывшие в Сен-Дени, и что пушки Бастилии направлены на улицу Сент-Антуан. Комитет тотчас послал проверить это известие, разместил граждан для защиты города с этой стороны и отправил депутацию к коменданту Бастилии[20] с требованием снять пушки и не предпринимать никаких враждебных действий. Эта тревога, внушаемая крепостью, ненависть к злоупотреблениям, которые она покрывала, необходимость занять столь важный пункт и не оставлять его дольше в руках неприятеля во время всеобщего восстания привлекали внимание народа к Бастилии. С девяти часов утра и вплоть до двух часов дня повсюду в Париже раздавался один общий призыв: „К Бастилии, к Бастилии!“ Сюда направлялись со всех кварталов собранные в отряды граждане; вооружены они были ружьями, пиками и саблями. Окружавшая крепость толпа была уже значительна; на стенах крепости были поставлены часовые, а мосты были подняты, как в военное время.
Депутат округа Сен Луи де ля Кюлтюр, по имени Тюрио де ля Розьер, настоял, чтобы его пропустили для переговоров с комендантом Делоне. Допущенный к нему, он потребовал изменить направление пушек. Комендант отвечал ему, что пушки находятся постоянно в башнях и что он не вправе снять их оттуда; что, наконец, узнав о тревоге парижан, он готов их несколько отодвинуть назад за амбразуры. Тюрио с трудом добился, чтобы его пропустили в крепость дальше, так как он желал удостовериться, действительно ли крепость так безопасна для города, как уверял комендант. Проходя по крепости, он нашел, что три пушки были направлены на подходы к крепости и были совершенно готовы смести толпу, если бы она направлялась на приступ. Около сорока швейцарцев и восьмидесяти инвалидов находилось под ружьем. Тюрио убеждал их, равно как и штаб крепости, во имя чести и отечества не проявлять враждебных действий по отношению к народу; офицеры и солдаты поклялись не пользоваться оружием, если на них не будет нападения. Тюрио затем поднялся на вышку; отсюда он увидал громадную толпу, стекавшуюся со всех сторон, и подходившую массу жителей Сент-Антуанского предместья. Вне крепости между тем стали беспокоиться, не видя Тюрио, и требовали его возвращения. Чтобы успокоить народ, Тюрио поднялся на стены крепости и был приветствован общими аплодисментами со стороны сада арсенала. Он спустился, присоединился к своим, рассказал о том, что видел, и затем отправился в свой комитет.
Однако нетерпеливая толпа требовала сдачи крепости. От времени до времени среди нее раздавались слова: „Нам надо Бастилию, Бастилия должна быть наша!“ Вдруг из толпы вышли двое более смелых, чем другие; они бросились к крепости и топорами стали рубить цепи главного моста. Солдаты кричали им, чтобы
