Шалону и Монмеди.
На другой день при известии об этом бегстве Париж пришел сначала в оцепенение; вскоре, однако, это чувство сменилось негодованием. Парижане стали собираться группами, волнение все увеличивалось и увеличивалось. Тех, кто только не сумел воспрепятствовать бегству, обвиняли в способствовании ему; подозрение не пощадило ни Лафайета, ни Байи. В этом бегстве видели уже близкое вторжение чужеземных войск во Францию, триумф эмигрантов, возвращение к старому порядку вещей или по меньшей мере продолжительную междоусобную войну. То, как себя повело в эту тяжелую минуту Собрание, однако, вскоре внесло успокоение и уверенность во взволнованные умы. Собрание приняло все меры, требуемые подобным трудным положением: оно призвало к себе всех министров и видных сановников, успокоило народ соответственной прокламацией, приняло меры к поддержанию общественного порядка, взяло в свои руки исполнительную власть, поручило министру иностранных дел, Монморену, довести до сведения держав о своих миролюбивых намерениях, послало комиссаров в армию, чтобы заручиться ее содействием и привести ее к присяге теперь уже не королю, а Собранию; наконец, оно отправило по всем департаментам задержать всякого, кто бы попытался переехать границы Франции. „Таким образом, — говорит маркиз де Феррьер, — меньше чем в течение четырех часов Собрание оказалось облеченным полной властью; административный механизм шел своим порядком, общественное спокойствие не получило ни малейшего нарушения: Париж и Франция на этом пагубном для монархии опыте убедились, что монарх совершенно чужд тому правительственному механизму, что существует под его именем“.
Между тем Людовик XVI и его семейство приближались к цели своего путешествия. Удача первых дней и отдаление от Парижа сделали короля менее осторожным и более доверчивым; он неосторожно показался, был узнан и 1 июля задержан в Варение. Тотчас были подняты на ноги все национальные гвардейцы; офицеры отрядов, приготовленных Буйе, напрасно стремились освободить короля, — драгуны и гусары, находившиеся под их начальством, не желали или боялись им помогать. Извещенный о прискорбном происшествии, Буйе явился на помощь сам во главе кавалерийского полка. Было уже, однако, поздно, — король выехал из Варенна за несколько часов до прибытия Буйе; его солдаты чувствовали себя усталыми и отказались ехать дальше. Повсюду были под ружьем национальные гвардейцы, и Буйе не оставалось ничего другого, ввиду неудавшейся попытки, как покинуть армию, а затем и Францию.
Собрание, узнав об аресте короля, послало к нему трех комиссаров, членов Собрания: Петиона, Латур-Мобура и Барнава; комиссары встретили королевское семейство в Эперне и вместе с ним возвратились в Париж. Именно во время этой поездки Барнав был так тронут здравым смыслом Людовика XVI, предупредительностью Марии-Антуанетты и судьбой всего столь униженного королевского семейства, что не только тогда выказывал всем им живейшее участие, но не перестал и впоследствии подавать им свои советы и свою помощь. Королевскому кортежу по прибытии в Париж пришлось проезжать среди огромной толпы; толпа хранила неодобрительное молчание, не было слышно ни рукоплесканий, ни ропота.
Король был временно устранен от престола, и к нему и к королеве была приставлена стража; для допроса их обоих были назначены особые комиссары. Все партии охватило волнение; одни хотели удержать короля на троне, несмотря на его попытку бежать; другие считали, что он уже сам отрекся от престола, осудив в манифесте, обращенном к народу в момент своего отъезда, не только революцию, но и все изданные от его имени и им подписанные во время этой, как он выражался, неволи, декреты.
Тут выступила на сцену республиканская партия. До сих пор она была либо в зависимом положении, либо скрывалась, и не являлось никакого предлога для проявления ее деятельности. Та борьба, что происходила сначала между Собранием, затем между конституционалистами и приверженцами прежнего порядка вещей, теперь перешла к конституционалистам и республиканцам. Таково во время революции нормальное течение событий. Сторонники вновь созданного порядка сблизились между собой и отказались от тех разногласий, что существовали между ними и вредили их делу даже во время всемогущества Собрания, не говоря уже о том, что они были совершенно пагубны теперь, когда с одной стороны надо было опасаться эмиграции, а с другой — толпы. Мирабо не было; центр, на который опирался этот красноречивый трибун и который состоял из людей наименее из всего Собрания честолюбивых и наиболее преданных идее, мог, соединившись с Ламетами, восстановить Людовика XVI и конституционную монархию и воспротивиться чрезмерному увлечению народа.
Союз этот образовался и на деле: Ламеты вступили в соглашение с Андре и другими важнейшими членами центра, открыли переговоры с двором и учредили в противовес якобинцам Клуб фельянов. Но у якобинцев не было недостатка в вождях: под предводительством Мирабо они боролись против Мунье, затем под предводительством Ламетов восстали против Мирабо; теперь они пошли против Ламетов под предводительством Робеспьера и Петиона. Партия, желавшая второй революции, всегда поддерживала наиболее крайних деятелей уже завершенной революции, ибо таким образом она приближала к себе борьбу и победу. Теперь партия из подчиненной становилась независимой; она не сражалась больше на пользу других и за счет другого мнения, но ради самой себя и под собственным флагом. Двор своими многочисленными ошибками, своими неосторожными махинациями и в конце всего бегством монарха дал возможность республиканской партии открыто высказать свои цели и задачи. Ламеты, бросив республиканскую партию, предоставили ее настоящим ее вождям.
Ламетам, в свою очередь, пришлось вытерпеть нападки толпы, замечавшей только сближение их с двором, но не вникавшей в его условия. В Собрании Ламеты пока что, при поддержке конституционалистов, были наиболее сильными. Им необходимо было как можно скорее восстановить на престоле короля, так как все время, что продолжалось его временное устранение, республиканцы имели повод каждую минуту потребовать полного низложения короля и перейти к совершенно новому порядку вещей. Комиссары, которым было поручено допросить Людовика XVI, сами продиктовали ему объяснение, которое затем и представили палате; оно до известной степени сгладило скверное впечатление от бегства. Докладчик от имени семи комитетов, выбранных для рассмотрения этого важного вопроса, заявил, что нет места ни для суда над Людовиком XVI, ни для низложения его с престола. Прения, последовавшие за этим докладом, были продолжительны и оживленны; все старания республиканской партии, несмотря на их упорство, были тщетны. Большинство ораторов партии высказалось по вопросу: все они требовали либо низложения короля, либо регентства, т. е. народного правления, либо перехода к нему. Барнав возразил на все их доводы; он закончил свою речь следующими знаменательными словами: „Преобразователи государства, следуйте неизменно своей дорогой. Вы показали, что обладаете достаточным мужеством, чтобы искоренить злоупотребления власти; вы показали, что обладаете всем, что нужно для того, чтобы поставить на свои места мудрые и благие учреждения; докажите теперь, что у вас достаточно благоразумия, чтобы их защитить и поддержать. Нация только что проявила великое доказательство своей силы и мужества; она торжественно и совершенно добровольно выказала все, что она может противопоставить угрожающим ей нападениям. Продолжайте принимать меры предосторожности: пусть наши пределы и границы будут сильнейшим образом защищены. Но в тот момент, как мы выказываем всю нашу силу, выкажем также нашу умеренность, доставим вселенной, обеспокоенной событиями, у нас происходящими, мир, дадим возможность всем, кто сочувствует нашей революции в иноземных государствах, окончательно возликовать. Ведь эти сочувствующие кричат нам со всех сторон: вы сильны, будьте же мудры, будьте же умеренны; это будет венцом вашей славы; этим путем вы покажете, что умеете пользоваться различными талантами, средствами и добродетелями в различных условиях“.
Собрание согласилось с мнением Барнава. Но, чтобы успокоить народ и озаботиться о будущей безопасности Франции, оно постановило, что король будет считаться отрекшимся от престола, если после присяги конституции нарушит ее, если встанет во главе армии для войны с народом или потерпит, чтобы кто-нибудь напал на него от его имени; что, став в таком случае простым гражданином, он теряет свое право неприкосновенности и может быть судим за все, что совершит после отречения от престола.
В тот день, когда этот декрет был принят Собранием, главари республиканской партии постарались возбудить толпу. Так как зал собраний был окружен национальными гвардейцами, то вторгнуться в него и запугать Собрание не было никакой возможности. Агитаторы, не будучи в состоянии воспрепятствовать изданию декрета, вооружили против него народ. Под их влиянием была составлена петиция, которая оспаривала полноправность Собрания, взывала к верховному суду нации, смотрела на Людовика XVI, со времени его бегства, как на лишенного престола и требовала его замещения. Эта петиция, составленная Бриссо, автором „Французского патриота“ и президентом комитета изысканий города Парижа, 17 июля была
