Работа у Маринюка была не из легких. Через полгода, когда за плечами у него остались четыре «горящих» объекта, стали называть его «специалистом по авариям», «специалистом по кризисным ситуациям». Работал Руслан только на пусковых объектах. Частенько подменял начальников участков или прорабов, даже по пятьдесят-шестьдесят тысяч зарплаты не раз доставлял монтажникам вместо кассира на дальние участки. И как бы наградой за столь тяжкий и ответственный труд были для него поездки иного рода.
В начале тех шестидесятых годов, как никогда ни до, ни после, проводилось бесчисленное количество всевозможных симпозиумов, совещаний, и все это организовывалось и проводилось масштабно, щедро, с помпой. Не миновала эта игра в совещания и управление, в котором работал Маринюк.
В те годы отправиться даже в такую представительскую командировку желающих не находилось, ведь любая дорога — суета, маята, и руководство, зная безотказность молодого инженера, посылало Маринюка.
Поездки действительно напоминали хорошо организованные путешествия: номер в гостинице забронирован, стол в ресторане зарезервирован, культурная программа по высшему разряду. Руслан быстро научился определять, какие совещания действительно важны, а какие — так себе, и потому не всегда выслушивал долгие и скучные доклады, а гулял по шумным улицам Алма-Аты, любовался парками Львова или пропадал на пляжах Ялты.
Однажды он был командирован на Кавказ, сначала в Баку, а затем в Тбилиси. Там, в поезде Баку — Тбилиси, с ним произошла любопытная история.
Командировка эта тоже походила на приятное путешествие, в Баку он попал на концерт оркестра Рауфа Гаджиева, где в тe годы работал знаменитый джазовый аранжировщик Кальварский, а в Тбилиси надеялся послушать джаз-оркестр Гобискери. К поезду он пришел заблаговременно — не любил предотъездной суеты. Неторопливо нашел свое место в пустом купе мягкого вагона и вышел к окну в коридоре.
Вагон заполнялся понемногу, и Руслан стоял у окна, никому не мешая. К поезду он явился прямо с концерта и мало походил на инженера, едущего по командировочному делу.
Состав тронулся, оставляя позади перрон, город…
Начали сгущаться сумерки, в коридоре зажгли свет. Пассажиры потянулись в ресторан или стали накрывать столики в купе, а Руслан все стоял у окна, внимательно вглядываясь в селения, где люди жили какой-то неповторимой и, вместе с тем, одинаковой со всеми жизнью, замечал запоздавшую машину с зажженными фарами, торопившуюся к селению, где, наверное, шофера ждала семья, дети, а может, свидание с девушкой, чей неведомый дом мелькнет мимо него через минуту-другую яркими огнями окон и растворится в ночи. Его попутчики сразу же принялись за ужин. По вагону пополз запах кофе, жареных кур, свежего хачапури и лаваша; откуда-то уже доносилась песня.
Два соседних с ним купе занимала разношерстная компания: юнец и убеленный сединами моложавый старик, молодые мужчины и даже одна девица. Она, как и Руслан, все время стояла у окна, но, в отличие от него, как показалось Маринюку, делала это не по собственному желанию. Старик, по всей вероятности, русский, юнец с девушкой — армяне, остальные — грузины или осетины. Разнились они и одеждой: двое, да и старик, пожалуй, не уступали тбилисским пижонам, что фланируют по проспекту Руставели, а остальных вряд ли можно было принять за пассажиров мягкого вагона.
Компания, которая садилась в поезд не обремененная багажом, даже без сумок и портфелей, тоже начала суетиться насчет ужина. Юноша с девушкой высказали желание посидеть в ресторане и получили чье-то одобрение из глубины купе. Проходя мимо Маринюка, они окинули Руслана восторженным взглядом, а девица даже попыталась изобразить что-то наподобие улыбки.
За окнами совсем стемнело, и продолжать стоять у окна стало неинтересно. Его попутчики давно поужинали, а Руслан раздумывал: то ли вернуться к себе, то ли последовать в ресторан, как вдруг один из компании, тот, кого он принял за осетина, вежливо, можно сказать — галантно, как это могут только на Кавказе, пригласил разделить с ними скромное угощение. Руслан так же вежливо поблагодарил, но, сославшись на отсутствие аппетита, головную боль и желание побыть одному, отказался.
Не прошло и минуты, как появился другой и пригласил не менее вежливо, но более настойчиво. Навязчивость, с которой его зазывали, начала раздражать Руслана, и он поспешил ретироваться в купе. Едва он расположился у себя на полке, распахнулась дверь и показалась седовласая голова моложавого старика, который попросил Маринюка в коридор на минутку.
Старик оказался краснобаем и мог бы дать фору любому грузинскому тамаде. Он говорил о законах гостеприимства и вине, которые приятно разделить в пути с новым человеком. В общем, Руслан понял, что из немощных, но цепких рук старика ему не вырваться — а тот и впрямь то крутил пуговицы на его пиджаке, то хватал за рукав,— и он сдался. Когда Маринюк в сопровождении Георгия Павловича — так старик отрекомендовался — появился перед компанией, раздался такой вопль искреннего восторга, что, наверное, было слышно в соседнем вагоне.
Руслана усадили поближе к окну, напротив Георгия Павловича. На столике высилась ловко разделанная крупная индюшка, а рядом — зелень, острый перец, помидоры, армянский сыр, грузинская брынза и свежий бакинский чурек.
— Что будем пить? — спросил старик, и Руслан показал на белое абхазское вино «Бахтриони».
Кто-то предложил тост за удачную дорогу, и трапеза началась. Стаканам не давали пустовать, а со стола так ловко и незаметно убиралось ненужное и добавлялись то ветчина, то жареное мясо, то быстро убывавшая зелень, что Маринюку, заметившему корзину на откинутой полке второго яруса, откуда все это доставали, казалось, что она волшебная.
Разговор поначалу никак не завязывался. Следовали сплошные тосты и сопутствующие фразы насчет «налить», «подать», «закусить», «что-то передать», а затем слова благодарности на русском и грузинском языках. Но даже в этой немногословной беседе участвовали из хозяев только трое: те, что приглашали Маринюка, и Георгий Павлович, имевший над компанией очевидную патриаршую власть. Остальные двое, немо выказывая восторг на плохо выбритых лицах, следили за столом, за тем, чтобы не пустовали стаканы, и ловко распоряжались содержимым волшебной корзины.
— Куда едете, чем занимаетесь, молодой человек? — спросил вдруг старик среди неожиданно возникшей или ловко созданной паузы.
— Инженер, еду в Тбилиси в командировку,— вяло ответил Маринюк, предчувствуя, что интерес к нему тотчас иссякнет, был убежден, что такая ординарность вряд ли у кого вызовет любопытство.
— Инженер?.. В командировку?.. Я же говорил вам,— обратился Георгий Павлович к своим спутникам.— Учитесь: школа, высший пилотаж, я в его годы не знал такой славы. А как он держался в коридоре! Любо посмотреть: турист, артист, да и только… Пейзаж, закат, пленэр… А как разговаривал с Дато и Казбеком, словно никогда их в глаза не видел! Это же блеск! Станиславский! А если хотите — Мейерхольд!..
— Я действительно никогда не видел ни вас, ни ваших спутников,— перебил старика удивленный Руслан.
— В глаза не видел! — воскликнул с улыбкой Георгий Павлович, и купе минут пять сотрясалось от смеха.
Маринюк, ничего не понимая, смотрел на своих собутыльников и видел, с каким восторгом, боясь упустить хоть один его жест, глядят на него странные попутчики. Такого внимания к собственной персоне он никогда не испытывал.
— Да, Марсель есть Марсель, не зря о нем и на зоне, и на свободе легенды ходят,— откликнулся тот, кого старик назвал Дато.
— Вы что-то путаете, я — Маринюк, инженер из Ташкента,— не понимая, разыгрывают его или же в самом деле принимают за какого-то Марселя, ответил, трезвея, Руслан.
Купе снова зашлось смехом. Георгий Павлович, вытирая тонким батистовым платочком слезящиеся глаза, спросил:
— Может, и ксиву покажешь? Маринюк…
По Мартуку Руслан хорошо знал жаргон блатных. Достав из внутреннего кармана пиджака паспорт, он протянул его через стол.
В купе притихли и внимательно смотрели, как ловко пальцы старика вертели паспорт так и эдак.
